А дома он стал допытываться — что же толкнуло жену на обман, почему она не сказала, что у неё растёт сын? Капитолину передёрнуло.

— Боялась, что ты меня… бросишь, — повинилась она.

Правду ли говорит? Ведь сама уже собиралась оставить его. Вовка может перетянуть к себе. Она — мать!

И Тыдыев спросил — сколько лет сыну.

— Я не считала, — вскинула голову Капа, разгадав мужа — Вовка — мамкин. Ха-ха. Она и деньги получает.

— Алименты? А… кто отец? Где живёт?

— Ну как тебе охота — про всё это? Душу выматываешь!.. Никаких нет алиментов. От государства получаем. Понятно? Матери-одиночке полагается…

— Ты… одиночка! А я не живой, что ли? Худо сказала! Совсем худо!..

Он задумался: кажется, Капа говорит правду? Мать-одиночка. У Вовки нет отца. И вспоминать о нём она как будто не хочет. Жизнь может пойти по-хорошему. А его, Колбака Тыдыева, жена совсем не знает. В его груди хватит тепла для парнишки. Он будет говорить о нём: «мой балам». Если… если всё правда. Но пусть никто, никакой другой мужчина не смеет называть мальчика своим. Никто и никогда! Парнишка, она говорит, черноглазый? Хорошо! Волосы светленькие?! Ну, что же, может, потемнеют, когда подрастёт. А то и так ладно. У сестрёнки Чечек тоже волосы не совсем чёрные…

Вскоре Тыдыев возобновил разговор, попросил метрики.

— Там они, — кивнула Капа в сторону Луговатки— Я же говорю: мамкин сын. И мамка на Вовку получает деньги…

Вот уж этого совсем нельзя терпеть. Это большой обман!

И Тыдыев стал настаивать на поездке в Луговатку. Капа отговаривала: лучше съездить летом, по хорошей погоде. Она боялась, что муж пойдёт в сельсовет и заявит, что нет больше матери-одиночки. Тогда бабушка выкинет Вовку. Придётся брать парнишку к себе, а от этого жизнь может испортиться. Сейчас Колбак говорит: «балам», «балам», а рассердится на что-нибудь — начнёт ругать «безотцовщиной». Знаю я их, мужиков! Сердца у них не надолго хватает. А мамка обратно Вовку не примет: неинтересно без пособия-то!

В мае Тыдыев объявил, что не согласен дальше откладывать поездку. Он готов поехать даже один. И Капитолине пришлось уступить.

В Луговатке он сразу же потребовал метрики. Пока вчитывался в каждую строчку, Акулина Селиверстовна, мать Капы, поджав синеватые губы, следила за ним раздосадованными глазами. Она злилась на дочь за то, что та, нежданно-негаданно, заявилась с мужем. Шила в мешке не утаишь. Соседи видели — по всей деревне разнесётся: «Капка замужем!» До сельсовета слух дойдёт, и тогда считай пособие пропавшим! Перестанут платить по доверенности. А ведь пятьдесят рублей — деньги!.. Жалко… Да ещё, чего доброго, прицепятся: почему сразу не сказали? Столько месяцев получали незаконно! В суд могут подать…

В метриках: «Кондрашов Владимир». И всё. Отчества нет. У Тыдыева отлегло от сердца. Капа говорила правду — отца забыла. Всё хорошо! Колбак подозвал жену, провёл пальцем по пустой строке:

— Вот тут надо написать: Колбакович. А сюда добавить: Тыдыев. Кондрашов-Тыдыев.

— Я же тебе говорила!.. — подхватила Капа. — Можно. Место чистое!

— В сельсовет пойдёте? — шевельнула побелевшими губами Акулина Селиверстовна. — Ну и отвечайте сами за всё! И забирайте своего Вовку! Даровых нянек нету для него…

Её никто не слушал. Капа через огород побежала к лужайке, где играли дети:

— Сыночка!.. Золотко!..

Тыдыев шёл за ней.

…Сегодня Акулина Селиверстовна пригласила родственников на блины. Первым примчался на новеньком мотоцикле Герасим Матвеевич. Увидев Бабкина у ворот, объяснил:

— Заехал позавтракать. Сестру проздравить, — И стал зазывать: —Ты заходи, Васютка. заходи.

У крыльца им повстречался черноглазый мальчуган со светлыми кудряшками на круглой голове. Он держал в руках кулёк — первый в жизни дорогой подарок. К нему сбежались друзья — мальчуганы и девчушки, и он стал оделять всех конфетами:

— Тятька привёз!.. Сладкие-пресладкие!..

— Посидим минутку, — говорил Герасим Матвеевич, пропуская Бабкина вперёд себя. — Я в поле тороплюсь. Но мы успеем всё обсудить, как следует. Для твоей пользы. По-хорошему.

С порога он крикнул в горницу.

— Капитолина, свата к тебе привёл!

Капа вышла в кухню и степенно поздоровалась. За ней показался Тыдыев.

— Как старший брат, — продолжал Герасим Матвеевич, — даю совет: принимай сад! Со всей славой! С почётом!..

— У меня мужик есть! — ответила Капа и глянула на Колбака. — Его дело решать. — С гордостью добавила. — Там-то он тысячу получает!

— Поверь, зятёк, — принялся Кондрашов убеждать Тыдыева, — не хочется мне славу в чужую семью упускать. Вставай в коренники, Капа — в пристяжки. На опытной-то станции ты — под началом, а здесь будешь главным.

Тыдыев молчал.

— Правление тебя примет на зарплату. Вот поверь мне — примет, — уговаривал Герасим Матвеевич.

— Так нельзя решать, — покрутил головой Тыдыев. — Я не могу… У меня научная работа…

— Перевози виноград сюда. Делай опыты. Земли хватит…

Акулина Селиверстовна пригласила гостей в горницу. Вася сказал, что его ждут дома, но Кондрашов подхватил его под руку.

— Я тебя потом на мотоцикле доставлю…

В горнице снова повернулся к Тыдыеву:

— Васютка сад бросит… Тогда правление за деньгами не постоит, потому — положение безвыходное…

«А вот не брошу зря!» — мысленно возразил Василий, досадуя на неприятную болтовню Кондрашова, и решил до поры до времени не поддерживать разговора о передаче сада.

Через день после праздничного вечера, последнего в материнском доме, Василий рано утром запряг коня. Катерина Савельевна, уложив подарки, на прощанье поцеловала невестку:

— Будь, доченька, счастлива! Желаю тебе: лихого слова никогда не слышать, пасмурных дней не видеть.

— А ты, мама, вместе с Васей приезжай к нам. Всех родных в гости позовём…

— Приеду. Приеду… А сначала его к тебе провожу…

Ты не горюй, не кручинься… Я помогу ему с передачей сада всё устроить поскорее. Ну, в добрую минуту…

Катерина Савельевна медленно закрыла ворота и, положив руки на верхнюю жёрдочку, долго смотрела вслед удалявшейся тележке. По её щекам текли слёзы…

Вася и Вера ехали молча. На развилке дорог, — одна вела в Гляден, другая — в сад луговатского колхоза, — они расстались. Поцеловав жену, Бабкин выпрыгнул из коробка. Вера, принимая вожжи, опустила голову.

— Я ведь скоро… Скоро… — говорил Вася. — А так сразу бросить сад не могу. Ты понимаешь… отец растил. Не могу… Пока найдут хорошего садовода. Но я завтра же куплю мотоцикл. Мне все наши мотоциклисты советуют. Буду приезжать…

Боясь расплакаться, Вера тронула вожжи.

Бабкин снял кепку — на прощанье помахать жене. Но Вера ехала, не подымая головы. Всё дальше и дальше. Вот уже едва видна. Если сейчас даже и оглянется, то всё равно не отыщет его среди полей.

Вздохнув, Вася надел кепку и по обочине дороги медленно пошёл в сторону сада. Под его ногами хрустела мелкая прошлогодняя полынка.

Не каркали вороны, не кашляли бурундуки, не кружились ласточки над землёй, — ничто не предвещало дождя. Второе лето свирепствовала засуха…

Вася мчался на мотоцикле. Упругий жаркий ветер трепал рубашку на его спине, пытался заломить козырёк фуражки, туго надвинутой на лоб, разогревал щёки, давно задубевшие под беспощадным солнцем. Молодому мотоциклисту недостаёт очков. Когда он купит их, будет ездить ещё быстрее.

Впереди, во всю ширину улицы, подымая ленивую тучу пыли, понуро двигалось стадо исхудавших коров. Равнодушные к машинному стрекоту, который когда-то был для них страшнее свиста пастушьего кнута, они брели, не оглядываясь, не прибавляя шага. Пришлось сбавить скорость до самой тихой и осторожно пробираться возле палисадников.

Ездить Вася научился в одну неделю. Живя в саду, каждый день наезжал в Гляден. А в Луговатку — раз в неделю: чувствовал себя отрезанным ломтем, тем более, что матери не было дома. Из-за большой засухи скот, отправленный годом раньше в Кедровский район, пришлось оставить там на выпаса и новую зимовку. И ещё три стада угнали туда же. Нужно заготовить сено, построить временные дворы… Много хлопот у Катерины Савельевны. В Луговатке она появляется редко. В доме хозяйничает его старшая сестра.