Они вошли в контору. Шаров открыл дверь в свой кабинет, напоминавший уголок сельскохозяйственной выставки: там стояли маленькие снопики пшеницы и овса, ржи и ячменя, проса и гречихи, в застеклённых шкафах лежали корнеплоды.

Ёлкин снял полушубок и поправил гимнастёрку под широким ремнём. Лицо у него было измождённое, большой лоб обтянут бледной и суховатой кожей стареющего человека, но глаза, открытые, бирюзовые сохранили кипучий задор юноши.

— Значит, наша мысль о колхозной пятилетке одобрена? Я и не сомневался! — говорил он, прикладывая озябшие руки к горячему кожуху круглой печи — Отлично! Замечательно! Теперь обсудим с народом. Всё запишем…

— Ты посмотри, что я раздобыл! Посмотри! — подзывал его Шаров, расставляя возле спинок стульев чертежи скотных дворов и свинарников.

Елкин подошёл, глянул, и губы его искривились:

— Только-то?! Я так и знал!

Это немало. Пятилетка чертежами обеспечена.

— А где забота о людях? Будем ждать, пока старые избы не завалятся? Да? Крыши у многих прогнили…

— Знаю. Но…

— Никаких «но». Нет, нет. Не согласен. И народ поддержит меня, а не тебя.

Ему, как многим другим, хотелось скорее видеть в деревне каменные дома, мощёные улицы с тротуарами. Шаров тоже часто думал о перестройке всей деревни, но в первый пятилетний план был склонен включить строительство одних только производственных зданий. Чем больше он настаивал на этом, тем горячее спорил Елкин:

— Ты представь себе: мы с тобой отгрохали целую улицу из каменных домов! В каждом — электричество, радио, телефон, водопровод. Всё как в большом городе. Ведь в этом уже — черты коммунизма!

— Черты коммунизма надо искать в душе человека.

— И я говорю о человеке. Его надо воспитывать и учить, учить и воспитывать. А для этого что требуется? Клуб! Каменный, просторный, чтобы там был зал для собраний, для спектаклей, для танцев молодёжи, комнаты для кружковой работы…

— А на что строить?

— Как на что?! На доходы от сада. На ссуду. Уверяю — дадут.

Дверь распахнулась и на пороге показалась Татьяна Алексеевна.

— Не успел домой приехать и уже сбежал, — шутливо укорила мужа. — Обложились бумагами, спор завели. Наверно, на всю ночь?

— На всю — это завтра, — улыбнулся Павел Прохорович. — Сегодня — на часок, на два.

— Да ведь скоро свет погаснет.

— А мы над светом — хозяева: позвоним на гидростанцию, чтобы подольше посветили.

— Спросим у Татьяны Алексеевны, — предложил Елкин. — Спросим: что строить в колхозе в первую очередь?

— Конечно, библиотеку, — ответила та, не задумываясь.

— Вот! — подхватил Елкин. — Запишем — клуб! Во вторую очередь — дома. Двести домов!

— Успехов ещё нет, а у тебя уже голова закружилась.

— Ну полтораста.

— И это не реально.

— Когда начнём заботиться о людях — всё будет реально!

Татьяна Алексеевна потянула мужа за рукав:

— Пойдём. Отдыхать пора. Завтра успеете наспориться…

На следующий день собрались члены правления с активом. Проекты зданий Павел Прохорович пока что отложил в сторону: открыв совещание. сказал:

— Начнём с полеводства. В нём — основа всего. Задача — поднять урожайность пшеницы до двадцати центнеров со всей площади посева…

Перед рассветом, когда во всех дворах горласто запели петухи, Вася Бабкин запряг старого Лысана и выехал за село. Стоя в санях, он обозревал снежную ширь полей. Когда полозья раскатывались в ухаб, пружинисто сгибал ноги в коленках, а чтобы конь бежал веселее — время от времени помахивал вожжами.

Уступая утру, звёзды гасли одна за другой, а снег постепенно терял ночную синеву, и поля становились похожими на огромную раскрытую книгу, в которой запечатлено всё, что случилось за ночь. Вот прошёл горностай, оставляя на снегу косые следы. На бугре ему повстречалась едва заметная изящная, двойная строчка, проложенная лёгкими коготками мышки-полёвки. Горностай остановился, принюхался и пошёл выслеживать близкую добычу. Вот испуганный заяц, широко кидая мохнатые лапы, пересек дорогу. Он спешил к омётам соломы, но увидел лисицу, притаившуюся за кустом полыни, и метнулся в сторону. Вот пробежала стайка серых куропаток, направлявшихся к бурьяну, в котором можно укрыться от когтей совы. Не успев добежать, они дружно взлетели, но не все, — одна птичка, настигнутая ночным хищником, припала к земле и после удара распластала крылья…

Эти маленькие трагедии разыгрались минувшей ночью. Сейчас, когда из-за высокого гребня гор показался оранжевый горбик солнца, поля были пусты. Звери попрятались в норы, птицы улетели в чащу.

Впереди виднелась тёмная полоса хвойного леса. Туда вела едва заметная дорожка, хорошо знакомая коню, и он круто свернул с просёлка. Вася громко свистнул и шевельнул вожжи…

Приехав в сад, он ослабил чересседельник, разнуздал Лысана и положил перед ним охапку сена, а сам вошёл в избушку. Здесь каждая вещь была знакома с детства, но сейчас, после тех вьюжных дней, всё казалось иным, как бы новым и особенно приятным. Котлы были начищены до блеска, словно их никогда не касался дым, чашки вымыты и сложены горкой, на шестке не осталось ни пылинки. Пучок лесной душицы, хранящейся за матицей под потолком, источал на редкость густой аромат, будто его только что внесли сюда с поляны, залитой летним солнышком.

Перед печью стояла скамья точь-в-точь так же, как в тот вечер. Вася присел на неё и глянул в печь. Там виднелись сухие дрова, положенные Верой, а под ними — тонкая береста, тоже приготовленная ею. Достаточно поднести горящую спичку, как заиграют бойкие струйки огня и домик быстро наполнится теплом. Всё будет так же, как тогда, но тот миг не повторится…

Та памятная вьюга бесилась три дня, на четвёртое утро небо посветлело, и ветви на деревьях лишь слегка колыхались, но ещё не было уверенности, что не вернутся снежные вихри. Позавтракав, Вася первым встал из-за стола.

— Пойду берёзу сеять.

Гутя замахала руками:

— Чур, чур!.. Домовой с ума спятил!..

— Он, девчонки, брякнул; чтобы нас распотешить.

— Нет, я говорю правду. Весной снег начнёт таять, семена набухнут и лягут на мокрую землю. А сверху будет покрышка из сена. Тоже влажная.

— Я пойду с тобой, — громко объявила Вера.

— Вдвоём веселее! — отозвался Вася. — И, говорят, работа спорится.

— А меня возьмёте для веселья? — игриво спросила Катя. — Песни петь!

— Двоим любо, третий не суйся! — рассмеялась Гутя.

— По дороге домой успеем намёрзнуться, — сказала Тася.

— А я всё-таки пойду, — повторила Вера. — Мне хочется посмотреть.

— Тебе, конечно, надо везде со своим носом соваться! — съязвила Лиза, её зеленоватые глаза потемнели от досады. — Тебе, поди, обморозиться интересно, а нам ни к чему…

— Интересно опыт перенять.

Они вдвоём вышли на аллею. Девушка ни за что не хотела идти позади и, пытаясь вырваться вперёд, громко смеялась:

— Я не люблю, чтобы для меня другие дорогу торили…

Вася схватил её за руку и удержал. У неё — горячая ладонь, длинные тонкие, но сильные пальцы. Такие умеют делать всё! Быстро и ловко…

Не пытаясь высвободить руку, Вера шла рядом с ним. У него на душе было так хорошо, так тепло, что он забыл про её жениха. И она, казалось, тоже забыла.

Вася подал ей широкую деревянную лопату. Она быстро прокладывала в снегу бороздки. Парень шёл по её следу и, нагнувшись над бороздкой, осторожно рассыпал лёгкие, как пушинки, крылатые семечки и разравнивал снег маленькой лопаткой. Он спешил, но догнать девушку не мог. Она вернулась к нему.

— Дай — помогу.

Он осторожно разделил остатки семян, и Вера, отрезая ему путь, тут же начала рассевать их вдоль бороздки.

— Ну вот! А я что буду делать?

— Песни пой! — рассмеялась Вера. — Говорят, у весёлых лёгкая рука: всё всходит и растёт, как на дрожжах подымается!

— Берёзка поднимется хорошая!

— Смотри не подкачай. Не вырастет — девчонки просмеют на весь район!..