Материнское сердце — мягкое и отзывчивое. Уже через минуту в душе Катерины Савельевны не осталось никакой обиды — только тревога за сына: неладно складывается у него жизнь.
Она медленно поднялась и направилась в тёмную горницу. Двери не скрипнули, тихие шаги глохли в мягких половиках, которыми был застлан пол.
Остановившись недалеко от кровати, где лежал сын, она заговорила необычным для неё, глухим голосом:
— Не сердись, Васятка. Сердце по тебе болит, вот и хотела узнать…
Сын не слышал её слов. Он думал: «Нехорошо… Всё так нехорошо…»
Мать решила, что он задремал, и неслышно вышла из горницы. Одну половинку двери позабыла закрыть.
В кухне остывал никому не нужный ужин…
Васе было и горько, и стыдно перед матерью, и жаль её. Она подозревала, что у него есть невеста, и терзалась тем, что не знает её. Теперь же будет страдать ещё оттого, что сын попусту любит ту девушку.
От этой мысли Вася вздрогнул, приподнял голову и, глядя в пустой угол, спросил:
— Люблю?.. — И, тяжело вздохнув, ответил: — Если бы не любил, так разве бы…
«Во сне разговорился», — подумала мать.
Утром Катерина Савельевна, в одних чулках, быстрее, чем всегда, деловито носилась по кухне: варила картошку для поросёнка, грела пойло для коровы, подметала пол пахучим веником, связанном из мелкой полынки, потом разливала молоко по стеклянным банкам, мыла посуду, подбивала тесто в квашне, крутила мясорубку, готовя фарш для беляшей, которые любил сын.
Вася встал осунувшийся, словно после болезни, но подтянутый и ещё более замкнутый. Проходя мимо печи, кинул в огонь горсть измятых листков бумаги. На каждом по две-три строчки… Мать, хотя часто и тревожно просыпалась, даже и не подозревала, что сын, включив свет, много раз принимался за письмо, а написать, видимо, не смог.
Бросив в печь недописанные письма, Вася мысленно говорил себе:
«Я ведь Веру мало знаю. Умная, бойкая, весёлая, любит сады — вот и всё. А какая она характером? Какие у неё привычки?.. Её душа для меня — потёмки. Нечего, значит, думать о ней…» Но сердцем со всей горькой остротой он понимал, что нет на свете силы, которая помогла бы ему сделать это.
Матери, не глядя на неё, сказал:
— Не обижайся. Больше так не буду… Но ты никогда не спрашивай о ней…
— Давно ты, Васятка, не ездил на охоту. А в тайге сейчас хорошо…
— Некогда охотой баловаться. Завтра поеду в сад. Пора готовиться к весне…
Вместе с Бабкиным в сад приехали девушки. Вооружившись лопатами, они разбежались по сугробу, что преградил вход в избушку, и, не переставая болтать и пересмеиваться, отбрасывали снег. Вася тоже взял лопату, но Капа встала рядом с ним и, озорно оттолкнув мягким плечом, шутливо прикрикнула:
— Не мешайся, бригадир! Без тебя сробим. Твоё дело — руководить нами. — Рассмеявшись, добавила: — Силы для этого побереги…
Вася молча отошёл, будто и не собирался отбрасывать снег: проложив черту вокруг избушки, сказал, что тут надо прокопать борозду для стока воды, и направился к полосе, где была посеяна берёзка.
— Бригадир-то у нас, девки, сурьёзный! — не столь шутливо, сколь обиженно кинула Капа вдогонку. — Ему бы седую бороду подвесить!..
Вернулся он в сумерки. Девушки готовили ужин. Капа чистила картошку молча. Эго было так необычно, что бригадная учётчица Дуня озабоченно спросила её:
— О Вовке тоскуешь?
— Ну! — шевельнула плечами Капа. — Была охота по такому плюгашу тосковать!
— Что ты говоришь? Он же тебе — родной!
— Не мой теперь — мамкин.
Капа окинула взглядом избушку, — слушает ли бригадир? — и продолжала:
— Я не успела к нему привыкнуть, — мамка сразу взяла к себе: вынянчила, выкормила. И сейчас говорит: «Мой сын, ты к нему не касайся».
— Какая у тебя мамка золотая! А другая бы…
— Она вместо меня получает от государства пособие матери-одиночке. А я про Вовку даже и забыла! И мамкой он зовёт бабушку, а меня — тётей.
— Тётя кукушка! — заметил Вася ледяным тоном.
От его слов Капа вздрогнула — не ко времени разговор; собравшись с мыслями, ответила крикливо:
— Совсем ни к чему кукушку приплёл! Я в чужое гнездо не подкидывала — в своём растёт. Говорю мамка сама отняла у меня Вовку.
— А кукушка рада!
— Не понимаешь ты простых слов! — ещё больше обиделась Капа. — Тебе, бригадиру, надо радоваться, что оголец не связал меня по рукам, — могу всё лето жить в саду, могу от колхоза торговать на базаре.
В печи горели дрова, варилась картошка. Девушки пели частушки.
Капа, позабыв о разговоре, который обернулся для неё столь неприятно, гулко притопывала каблуками новеньких сапожек, приближаясь к бригадиру. Она по-цыгански так порывисто поводила округлыми плечами из стороны в сторону, что девушки ждали — вот-вот кофточка на ней разлезется по швам. Тесные голенища сапожек тоже могут разорваться на её крепких ногах. Потоптавшись перед парнем. Капа со всей силой ударила каблуком в половицу и начала отступать к порогу, а широкими жестами мягких рук как бы устилала путь плясуну. Но Вася не двигался с места, смотрел строго и ворчал.
— Не праздник ведь. Ни к чему затеяли…
— Моргуешь мной? — спросила Капа резко. — Начальника корчишь! Скуку нагоняешь! Ну и сиди со своими строгостями…
Она с наигранной безнадёжностью махнула рукой, обняла двух девушек и стала им что-то нашёптывать. Остальные молча сидели перед печкой.
Вася чувствовал себя неловко — нарушил веселье. Но что же делать, если ему не весело? Упрекнула Капа зря: нагонять тоску не в его характере. Он умеет плясать не хуже других. В тот зимний вечер под ним гудели половицы!..
Подвинувшись к столу, Вася раскрыл тетрадь с планом весенних работ; успокаиваясь, потёр переносицу.
— Не куксись, бригадир, — грубовато посоветовала Капа. — Больше я пяткой не топну, пальчиком не шевельну. Буду ходить на цыпочках…
Она повернулась и с кошачьей лёгкостью прошлась по избушке.
— Вот построим бригадный дом — пляшите, хоть до упаду, — сказал Бабкин, не отрывая глаз от тетради.
— А ты не заглянешь к нам в общежитие? — спросила Капа, а потом насмешливо всплеснула руками, — Какое у тебя сердце ледяное! Девушек забываешь!..
Поблёскивая чёрными, как переспелая черёмуха, маленькими для её круглого лица, глазами, она продолжала:
— Что-то я не верю твоим словам. Ты не такой. Ты только притворяешься строгим. И не зря ты ездил в Гляден Новый год встречать! Присушила там тебя какая-то настырная, вот и обегаешь своих деревенских. Парни слушают старые сказки: в чужой деревне девки лучше! — Она расхохоталась. — А издалека даже верблюдица — красавица.
Вася насупился. Балагурить ему не хотелось. Капа подошла и, дурашливо присмотревшись, объявила:
— Девчонки! Он с лица переменился! Я — не в бровь, а в глаз!
— Хватит, Капка, зубы мыть!
— Помолчала бы маленько.
— В самом деле, Капитолина, дала бы языку передышку, — попросил Вася. — Говорят, молчание — золото.
— Хочешь, чтобы я разбогатела? — У Капы от смеха заколыхалась грудь. — Ладно, попробую. — Повернувшись к девушкам, она притопнула каблуком: — Девки, тихо! Ш-ш-ш-ш… Как тараканы — по щелям!
Вася захлопнул тетрадь и вышел из избушки.
К концу марта рухнули зимние дороги, и в полдень ни конному, ни пешему нельзя было двинуться за околицу: что ни шаг, то — по колено в мокрый снег. Все низинки заполнились вешней водой. Вася недовольно посматривал на дряблый снег: транспортная бригада не успела привезти лес. Опять сад останется без бригадного дома. Опять всё лето девушкам придётся ютиться в тесной избушке, на чердаке да под сараем. А ведь людей прибавилось. Где их размещать? Неужели ставить шалаши?..
Но в глубокую ночную пору холодный ветер так сковывал снег, что крепкая корка звенела под ногами, как стекло. По такому насту можно было ехать даже без дороги…
Перед рассветом Вася услышал резкий стук.