Старый садовод читал в журналах статьи профессора С. Желнина, слышал о нём от многих учёных и от его брата; неожиданному приезду был в душе рад, как ребёнок празднику, но внешне держался спокойно, с достоинством человека, успевшего многое повидать за долгие годы жизни, наполненной постоянными поисками нового и богатой встречами с выдающимися людьми. Он пригласил гостей в беседку, перед которой горел костёр, разведённый Алексеичем, и большой чайник на таганке пофыркивал паром и позванивал крышкой.

Приятный запах дыма будоражил далёкие воспоминания. Давно Сидор не сидел у костра, давно не любовался бойкими струйками огня, не пил из просмолённого дымом чайника. Не мешало бы с дороги пообедать и выпить чаю! Но в нескольких шагах, за зелёными стенами из клёнов прятались яблони обширного сада, который манил в свою глубину, как в детстве густой лес с его загадками: что скрывается в тенистых зарослях? Что подстерегает в чаще? Судя по ворохам ранеток в саду, есть новинки. Скорей скорей — туда! А чай от них не уйдёт…

— Говорят, соловья баснями не кормят, — сказал Дорогин с добродушной улыбкой, от которой белая борода его стала ещё светлее. — Сад большой — басен будет много.

— Вот и хорошо! «Ни единым хлебом жив человек», — в тон ему, с такой же добродушной улыбкой, заметил профессор, разглаживая бороду, — одну половину — влево, другую — вправо, — и настойчиво попросил: — Угостите сначала баснями. За ними приехал. Но с одной оговоркой: стланцами не интересуюсь. Не показывайте. Не тратьте время.

Трофиму Тимофеевичу хотелось поспорить: стланцы — основа сибирского садоводства! В слегка прищуренных глазах заиграли колючие искорки. Но он промолчал. Гостей повел в ближний квартал ранеток, где с утра была начата стрижка. Женщины в разноцветных платьях, в ярких платках, стоя на передвижных лестницах, острыми ножницами перестригали длинные плодоножки, похожие на медную проволоку, и маленькие яблочки, сияя в раздробленных лучах солнца, рубинами падали на широкие полотнища, разостланные по земле. У стриженых деревьев плодоножки на ветках торчали, как щетинка. Профессор достал фотоаппарат и сделал несколько снимков.

С одного из деревьев Сидор Гаврилович сорвал листочек и положил в записную книжку. Заметив, что жёлтый лист уже сморщился, Дорогин сказал, что даст ему зелёный, засушенный в середине лета. И хорошо, если бы профессор нашёл время прочесть ботаническое описание.

— А кто же сделал его? Вы сами?!.

Да, не ради простого любопытства собирает листья яблони старый садовод, — они помогают ему задолго до плодоношения гибридов угадать качество будущих плодов. Уже первые листочки гибридного сеянца показывают, насколько правильно он подобрал исходные формы и добьётся ли того, что задумал.

Разговаривая о самых сложных вопросах гибридизации и направленного воспитания деревьев, иногда поправляя друг друга, они переходили из квартала в квартал, и вскоре Сидор убедился, что брат был прав, — здесь ведётся, в полном смысле слова, научная работа!

Узнав, что гость недавно вернулся из продолжительной поездки за океан, Дорогин стал расспрашивать о садах в Соединённых Штатах и Канаде. Сидор Гаврилович рассказывал, называя по привычке, приобретённой за время пребывания в Америке, ранетки крэбами:

— Есть у них интересные новинки. Лучше старых крэбов, уже известных ранее. Я для института купил у профессора Хилдрета…

— Он жив?! А я думал, уже перекочевал к предкам. Однако, годков на десять старше меня.

— Ему — восьмидесятый. Но, знаете, Томас ещё довольно бодрый, продолжает работать в саду. Он очень приятный человек, и заслуги у него большие. Вы напрасно относитесь к нему с каким-то пренебрежением.

— У меня с ним старые счёты…

Андрей Гаврилович попросил брата прислать Дорогину саженцы новых американских сортов. Профессор обещал.

Старый садовод повёл гостей дальше. Сидор Желнин расспрашивал о неизвестных ему ранее сортах и гибридах, брал по одному листочку с дерева, что-то записывал, делал снимки, пробовал яблочки на вкус. Так они дошли до защитного пояса из кустов жёлтой акации. Дорогин протиснулся сквозь заросли и, придерживая рукой колючие ветки, пропустил гостей в квартал, куда ещё не заходили сборщицы урожая. Там яблони согнулись до земли. Глянув на ближнее дерево, усыпанное круглыми багряными яблочками, профессор попятился от него, как от привидения:

— Это… это откуда?!. Подарок? Когда успели получить?..

Перед ним — один из самых удачных крэбов Хилдрета, полученных от скрещивания дикой сибирки. Томас распространил его под названием… Вот названия-то он, Желнин, не помнит. Но всё есть в записях. Ведь он купил этот сорт за океаном…

Дорогин сорвал яблочко, не спеша обтёр платком, кривым садовым ножом разрезал посредине и, повернув кверху красной мякотью, подал гостям по половинке.

«Да, тот самый!» — мысленно подтвердил профессор, а вслух сказал, что американцы ценят этот крэб за красную мякоть: даёт отличное варенье!

— Подарок! Это вы правильно говорите, — подчеркнул Дорогин, но в его прищуренных глазах заиграла хитринка. — Однако, самый дорогой в жизни! И получен… из Томска!

Раскинув руки от удивления, профессор переспросил— не ослышался ли он. Нет, всё точно.

— И зовём мы его Кругленьким, — сообщил старый садовод.

— Странно. Очень странно… — пожал плечами Сидор Гаврилович: неужели его ввели в заблуждение? Если бы он знал, что здесь растут такие деревья, не стал бы покупать за океаном. И он попросил рассказать о происхождении удивительных яблонь.

— Долгая история… — сдержанно уклонился Дорогин. Вернее, глава из истории северного садоводства…

Они вышли на аллею, где в тени деревьев, по соседству с клумбой разноцветных астр, стояла скамейка, и Андрей Гаврилович предложил:

— Ради «истории» можно присесть. Рассказчику — место в середине.

Но сели только двое.

Сидор Гаврилович встал против них, закинул руки за спину и не сводил глаз с Дорогина.

— Так вот слушайте, — начал старик спокойным тоном повествователя. — В девятьсот шестом году в Томске расхворался профессор Леонид Петрович Карелин. Врачи дали ему совет: «Уезжай, батенька, на юг». А у профессора в саду росли гибриды яблони. Им было по три, по четыре года. Куда их девать? Леонид Петрович вспомнил обо мне. Однако, потому вспомнил, что я три недели был у него за ямщика, возил по нашим горам да лесам. И сад мой он видел. Ну, прислал мне телеграммку. Я быстренько приехал, принял гибриды, как детей на воспитание. Каждый день за ними доглядывал, всё записывал. Леониду Петровичу давал полный отчёт. Жаль — недолго прожил он в Крыму, — сгорел в чахотке. Не дождался яблок от своих гибридов. Года через два после его кончины появились первые плоды. Тут как раз приехал Хилдрет, расхвалил, стал просить черенки. Ну, мы, как гостю, подарили ему. Он записал их под номерами, увёз, и дело с концом. Прижились ли они там — мы с женой не знали. Смотрим на яблоньки: что же они у нас живут без имён? Словно беспаспортные. А от них ведь пойдут дети. Неловко. Нехорошо. В садах всё перепутается. И стали мы придумывать для них имена. Одно маточное дерево назвали ранеткой Карелина, другое — Красавицей Сибири, а третье записали просто Кругленьким. Впоследствии оно оказалось самым зимостойким и по вкусу наилучшим из всех подаренных гибридов. От него и пошёл новый сорт…

Правда беспощадна, как солнечный удар. От неё не укроешься под тучами сомнений. Профессор Желнин, сражённый рассказом старика, присел на край скамьи. Он не мог ни возражать, ни задавать уточняющих вопросов. Ему вспомнился, слышанный в детстве, рассказ о мужике, у которого цыган увёл со двора гнедого коня, подстриг ему гриву, немножко укоротил хвост, слегка запылил всего мукой, назвал Сивкой и на базаре продал тому же самому мужику. Дома конь заржал. Хозяйка узнала своего гнедка и отлупила мужика ухватом…

Младший Желнин заговорил о том, что его волновало больше всего — об урожае, о полёгших хлебах, а потом подвёл разговор к опытным грядкам пшеницы, на которые ему хотелось бы взглянуть сейчас.