Постепенно Сидор Гаврилович успокоился, поднял глаза на деревья; осматривая их, переходил из квартала в квартал, а саду всё не было конца. Вот обрезаны сучья, — старик перепривил яблони каким-то новым сортом. К каждому пенёчку прикреплены белые бумажные колпачки. В них, как в колыбельках, зеленеют молодые побеги. И под каждой веткой — деревянная серьга с короткой карандашной надписью: название сорта и день прививки. Сидор взглянул на одну серьгу, на другую, на третью — всюду первые числа июля! Это новость! Таких поздних прививок он не встречал. И удивительно — они не только не уступают весенним, известным издавна, но даже превосходят их по мощности и жизненной силе! Вон листва на побегах уже стала жёсткой, — древесина созрела и приготовилась к зиме. Садовод достиг своей цели! Об этом стоит написать в журнал…

Где-то недалеко, наверно на главной аллее, призывно сигналил шофёр, потом стали доноситься громкие крики, — звали его. Профессор пошёл на зов. Да, шофёр приехал за ним — ждут к обеду.

Но в доме садовода ещё только накрывали стол. Брат расставлял тарелки. Старик отвернулся к угловой полке, занавешанной серой ситцевой занавеской. Наверно, за хлебом. Сидор ждал, что он достанет пышный белый калач, испечённый на поду в русской печи, и, по крестьянскому обычаю, разломает на куски. Давно не ел такого хлеба!.. Андрей вспомнил румяные шаньги, которыми когда-то в Луговатке любила угощать его Анисья Михайловна Грохотова: поджаренная сметанная корочка, политая маслом, хрустела на зубах, а мякиш был душистый, теплый… Но старик вернулся к столу с плотным кирпичом чёрного хлеба и, поправив на жёсткой ладони, как на оселке остриё ножа, стал резать на ломти.

— Пайковый? — тихо спросил Андрей Желнин, и в голосе его почувствовалась горечь.

— Откуда же у вас пайки?! — Сидор проглотил слюну, появившуюся не ко времени. — Ведь в колхозах, насколько я знаю…

— Дочь купила. Верунька. На толкучке.

— В городе?! — переспросил профессор. — Ничего не понимаю! Из города хлеб в деревню!

— Иной раз удаётся… Из-под полы покупаем. Надоело до смерти. А что поделаешь?.. В войну научились выпекать из картошки: кто булки, кто драники, как бы сказать оладьи. Одной бабочке выдали премию за картофельный хлеб! Портрет в газете напечатали!.. От недостатков всё… Ну, а ныне — засуха на Украине…

Нарезанные ломти старик сложил на деревянное блюдо, а крошки смел на ладонь и привычно кинул в рот.

Андрей Гаврилович достал колбасу, которую он захватил из дому, Дорогин принёс солёных огурцов. Сокрушался, что нечем угостить: старого вина не осталось, молодое ещё не готово. Сидор укоризненно посмотрел на брата. «А ты говорил!.. Эх, надо было взять…»

Хозяин пригласил гостей к столу.

За столом некоторое время молчали. Андрей заговорил первым, обращаясь к брату:

— Какие, слушай, гибриды я повидал! Колос крупный, стебель крепкий…

— Над стеблем-то, однако, придётся ещё поработать, — заметил Дорогин.

Зерно стекловидное! — продолжал Андрей. — Жаль, ты не пошёл с нами.

— Я, знаешь, видел не меньшие ценности! — воскликнул Сидор, его карие глаза просияли.

Старик удивлённо посмотрел на него. Гость закивал головой:

— Да, да. Ваши летние прививки черенком, на которые я случайно набрёл, — это открытие!

— Ну, что вы! Меня за них ругали. Даже через газету. Дескать, очковтирательство. Назвали выскочкой.

— Это нам знакомо. Травля мичуринца! — возмущался профессор. — Противники не унимаются…

— А кто писал? — спросил Андрей Желнин.

— Нашёлся тут один. Агрономом работает, а прививать не умеет. Выпросил у меня черенки, но всё испортил. А нынче я при свидетелях сделал летние прививки, — приезжали учёные из города. Весной составим акт. Ежели всё будет хорошо.

— Неужели вы сомневаетесь? Конечно, перезимуют ваши прививки, — сказал Сидор Гаврилович. — Более того, они явятся стимуляторами для всего древесного организма.

Той порой Алексеич сварил щи из барсука, добытого им два дня назад. Хотя мясо пахло звериной норой, щи всем понравились. Котелка не хватило. Дорогин поставил на стол вазу с мёдом, налил по кружке чаю. Правда, заварена была лесная душица, — чай в те годы выдавали только на литерные пайки да и то редко. У душицы был приятный аромат, и гости выпили по две кружки.

Сидор Гаврилович опять заговорил о летних прививках. Где и как садовод хранит черенки до июля? Не подсыхают ли они?

— В погребе держу. В холоде, — рассказывал Дорогин не спеша. — Черенок, конечно, подвялится. Смерть ему грозит, вот-вот подступит. И вдруг он получает соки жизни от взрослого дерева. Тут сразу пробуждается. И такую силу роста даёт, что залюбуешься! Однако радость свою показывает: «Живу! Расту!» Да вы сами видели…

Профессор спросил, есть ли у Дорогина книга для отзывов. Старик достал с этажерки тетрадь в темнокоричневом переплёте, и подал гостю. Перелистывая её, Сидор Гаврилович видел записи агрономов и студентов, партийных работников и учителей, путешественников, проезжавших через Гляден, и участников пионерских походов. Перевернув последнюю исписанную страницу, он перешёл к письменному столу, и в его руках заскрипело перо:

«Метод летних прививок Т. Т. Дорогина надо изучить и осознать с позиций Мичурина. Мы не можем игнорировать те биохимические процессы, которые претерпели ткани черенка за период его «ненормального» хранения по июнь — июль, когда черенок уже находится на грани жизни и смерти. С этим связан быстрый рост и созревание побега за короткий срок вегетации. Нам следует кое-чему поучиться у Трофима Тимофеевича и поблагодарить его за новое слово в биологической науке».

На въездной аллее послышался стук тележки. Она остановилась у крыльца, и в дом садовода вошёл Забалуев в запачканной машинным маслом и пропылённой гимнастёрке. В его выгоревших на солнце бровях запутались лёгкие пушинки молочая, осота и пшеничной половы. Рукава и грудь — в липучках. Судя по всему, он недавно подавал снопы в барабан молотилки, может быть, отбрасывал солому или приминал тяжёлыми ногами пласты на большом омёте.

Во время сессий краевого совета и партконференций Забалуев не однажды пенял Андрею Желнину: «По районам ездите, а нас вроде как бы обегаете. Заехали бы разок». Сейчас Сергей Макарович явно не обрадовался приезду секретаря крайкома. Ну, что бы ему появиться раньше, когда хлеб всходил и не были заметны сорняки. А теперь… Похвалы ждать нечего. Строгий он человек!

Добро бы приехал один, а то привёз с собой бородатого незнакомца. Кто такой? Откуда? Наверно — из Москвы. Какой-нибудь заместитель министра. Привяжется с расспросами об агротехнике. Ой, беда тебе, Сергей!.. Одна надежда на рекордный участок. Они заезжали на полосу и не могли не полюбоваться отменной пшеницей, какой он, Сергей Забалуев, сам не видел много лет! А если они в поле заметили непорядки?.. Жаркий денёк!..

Пока Сергей Макарович сделал несколько шагов от порога к Желниным, на его лбу, словно смолка на оголённом стволе сосны, вздулись капли пота.

— Припоздал маленько, — извинился он. — Ну никак не мог оторваться от машины, поломка приключилась. Надо за всем доглядеть. Сами знаете — хлеб великое дело!

Секретарь крайкома слушал молча, глубоко запавшие чёрные глаза становились всё холоднее и холоднее, острый взгляд как бы просверливал насквозь. Это предвещало недоброе. Лучше бы он сразу начал «вправлять мозги», как говаривал Неустроев. Но Андрей Гаврилович не произносил ни звука, лицо его оставалось неподвижным.

— Сейчас ехал мимо участка звена высокого урожая и не утерпел — заглянул, — продолжал Сергей Макарович. Уж больно пшеничка хороша! Уродилась наособицу!

— Радуетесь? — спросил Андрей Гаврилович ровным, чеканным голосом.

— Само собой! Такому хлебу, как говорится, грешно не радоваться!

— А вы слышали о засухе на Украине?

— Доводилось краем уха…

— Так что же вы прикрываетесь какими-то четырьмя рекордными гектарами, как щитом?