— Для согрева хвати стаканчик, — настойчиво посоветовал Забалуев. — Я там поставил бутылку на твой стол.

Отец не отзывался.

— С тобой тут недолго и до беды! — закричал Сергей Макарович. — Ещё оборвёшься в реку. Без тебя отстоим колхозное добро. Уходи!

— Не могу. Не брошу… Вон опять льдины лезут на берег!

— Скоро откатятся! Огнев — на телефоне. В город звонит. Вот-вот приспеет подмога.

Колхозники баграми отталкивали льдины. То и дело слышались призывы:

— Ещё толкнём!.. Ещё раз — дружно!..

Вера боялась оставить старика, но Сергей Макарович потребовал, чтобы она возила брёвна, и она подчинилась. Подъезжая с бревном, всякий раз отыскивала отца. Он стоял на кряжах, прикреплённых к тополям, и, помогая отталкивать льдины, командовал уже хриповатым голосом:

Навались, ребята! Раз! Посильнее — раз! Пошла в реку… — Махал рукой, провожая льдину. — Пошла, пошла…

Примчавшись в сад, Огнев порадовал его защитников: из города едут подрывники! С минуты на минуту будут на заторе. Всё разнесут в крошки! Но пока что надо держаться.

Вера надеялась — отец послушается Огнева и уйдёт в избу, но на старика не действовали никакие уговоры. Вооружённый багром, он первым бросался навстречу очередной льдине.

А вода бурлила, всё выше и выше заливая сад. Бесчисленные льдины, которым становилось тесно на широкой реке, угрожающе напирали на тополя. Теперь уже приходилось прикручивать по второму ряду защитных брёвен. Но поможет ли это? Через какой-нибудь час затор сгрудится здесь. Тогда всё погибнет, и отец не переживёт беды…

Как он сорвался с верхнего бревна в воду, Вера не видела. Если бы находилась тут — от испуга упала бы с коня. Ей рассказали позднее: «Судороги скорчили всего…» Но отец нашёл в себе силы ухватиться за бревно. Забалуев спрыгнул в воду и, едва удерживаясь на широко расставленных, как столбы, крепких ногах, подхватил его.

Когда Вера приехала туда верхом на коне, ведя на буксире очередное бревно, Забалуев и Огнев уже перенесли отца за бревенчатую защиту. Лицо его посинело, губы застыли, с бороды стекала вода.

Вера вскрикнула. У неё перехватило дыхание, помутилось в глазах. Чтобы не упасть, она вцепилась в гриву коня.

— Подвинься! — толкнул её Забалуев в колено.

— Ой, ой, горе!.. — стонала она, приходя в себя. — Что… что с папой?

— Подвинься, говорю! — повторил Забалуев. — Живо!.. И замолкни!..

— Всё пройдёт, — успокаивал Огнев. — В тепле судороги отступятся…

Отцу помогли взобраться на коня. Вера, сидя позади, поддерживала за плечи. Так они добрались до избы. Там, усадив старика на стул, Сергей Макарович подал ему полстакана водки.

— Пей! От неё кровь разогреется!

Стекло зазвенело о зубы. Пустой стакан выскользнул из рук, упал на пол и разбился.

— Отойди за печку, девка! — распорядился Забалуев. — Сейчас его водкой всего разотру. И укрою потеплее.

На Сергея Макаровича можно было положиться. Уж если он сказал — сделает всё, что в его силах. Себя не пожалеет, а человека спасёт.

Но у отца сердце слабое. Вдруг оно?..

Выскочив из дома, Вера остановилась на крыльце, запрокинула голову. Слёзы, горькие слёзы застилали глаза, текли по щекам. Леденящая дрожь, нарастая, сотрясала её.

Где-то возле села один за другим раздались взрывы, сопровождаемые громким хрустом. Забалуев тоже выбежал на крыльцо и, рубанув воздух ребром ладони, потребовал:

— А ну ещё!.. Да покрепче!..

Кивнул головой на дверь:

— Теперь иди в избу. Тебе тоже надо погреться, хоть и молодая. Там в стакане есть для тебя…

Не дослушав его, Вера бросилась к отцу. Он уже спал, укутанный одеялом и тулупом.

Дыхание было жёстким до хрипоты. На щеках пробивался тяжёлый, кирпичного цвета, румянец. На лбу одна за другой появлялись крупные капли пота.

Всю ночь старик метался в бреду. Утром приехал врач и, осмотрев его, распорядился:

— В больницу! Немедленно.

И вот второй месяц отец лежит в городской больнице. Его кормят с ложки. А когда приподымают, чтобы сменить бельё, он от боли в суставах закрывает глаза и скрипит зубами.

Каждое воскресенье Вера ездит в город и, проводя у его постели по два-три часа, рассказывает о делах в саду. Там она всё-всё делает так, как он просил прошлый раз. И всё записывает. Тревожиться не надо, — деревья развиваются нормально. Вот посмотри, как набухли почки… Вот распустились первые листья… Гляди — какие нынче крупные бутоны! В следующее воскресенье у него на столике появится цветущая ветка.

— Привези один цветочек, — сказал отец, едва шевеля сухими синеватыми губами. — Один…

Выходя из больницы, Вера всякий раз достаёт платок. Иногда уходит в дальний, тенистый угол сквера и садится на лавочку лицом к деревьям, чтобы никто не видел слёз.

«Неужели не поднимется? Ведь он ещё не так, чтобы очень старый. Ведь люди живут до ста лет, даже больше. А отцу ещё нет и семидесяти…»

Прошлый раз обрадовал её:

— Посмотри, Верунька, у меня уже пальцы гнутся! Скоро за прививки смогу взяться. За мной ещё, ой, как много несделанной работы!..

— Я всё сделаю, папа!

— Тебе, однако, пора зачёты сдавать?

— Я договорилась в институте — сдам осенью.

Отец посмотрел ей в глаза.

— Правда! — подтвердила она. — Директор разрешил.

— Не во-время споткнулся я, — вздохнул старик. — Своё не доработал и тебе помешал…

Сегодня ясное небо, тёплый день. В палате, наверно, открыты окна. Свежий ветер приносит запахи весны. Отец, конечно, думает о саде. Первый раз яблони цветут без него!.. В глазах — тоска, сердце сжимается от горечи.

«Вечером позвоню в больницу, — решает Вера. — Попрошу передать папе, что опыляем деревья по его плану… А в воскресенье привезу ему цветок яблони. Как просил — один-единственный…»

В маленькой двукоечной палате цвели розовые примулы.

Трофим Тимофеевич смотрел на них и задумчиво говорил глухим — от болезни — голосом:

— У нас по берегам Жерновки сейчас цветут огоньки…

— Тёплый цветок! — отозвался сосед по койке Илья Цапалов, молодой парень, токарь с машиностроительного завода. — Я люблю огоньки…

— Анатолий тоже любил… — вздохнул старик.

Накинув полосатый больничный халат, Цапалов вышел в коридор, где висел телефон. Но вернулся он через какую-нибудь минуту, сказал, что ходил к старшей сестре, — принёс газеты.

Трофим Тимофеевич всё ещё думал об огоньках.

— Ты хорошо подметил: тёплые цветы! — говорил он Илье. — Даже горячие. А, знаешь, в горах, кроме оранжевых, растут ещё голубые огоньки. Редкие цветы. Однако, самые редкие в наших краях. В молодости я находил. Вера Фёдоровна, моя жена, не могла насмотреться на голубой огонёк. Называла каплей ясного неба.

— На будущий год во время отпуска я съезжу в горы, поищу, — сказал Илья. — У меня — мотоцикл.

— Туда, где растёт голубой огонёк, можно только пешком…

«У Веры глаза светились голубыми огоньками… Верунька — в неё… Материны глаза…»

Илья с газетой в руках подсел к койке старика и начал читать телеграммы. Трофим Тимофеевич смотрел на него и думал о младшем сыне: «Рано, очень рано оборвался жизненный путь Анатолия. Надо побывать на могиле, своей рукой положить горсть земли… Обязательно… Нельзя умирать, не сделав этого…»

В ту ночь Трофим Тимофеевич спал плохо: то думал об Анатолии, лёжа с открытыми глазами, то вдруг впадал в забытьё и звал старшего — Григория, уехавшего далеко с экспедицией, то разговаривал с дочерью, то кричал, как солдат, ринувшийся в атаку на врага. Илья сходил за дежурной сестрой…

Утром Трофим Тимофеевич проснулся позднее обычного: открыл глаза, когда сестра пришла с термометром в руках и приподняла одеяло.

— Чую, опять у меня жарок… Но как-нибудь победим.

— Обязательно победим! — подбодрила сестра.

Илья, уже умытый и причёсанный, сидел на своей койке и читал книгу.

На столике возле Трофима Тимофеевича пламенел большой букет свежих цветов. Старик долго смотрел на них.