Каждый год я получаю два письма от Найнай, моей бабушки: одно на мой день рождения, второе на Рождество.

Дисковидный кристалл лежит на моем столе: около дюйма в диаметре, четверть дюйма толщиной, он тяжелее, чем выглядит. В четыре часа зимнего дня, когда солнце Новой Англии заглядывает в моё окно, он радужными полосами рассеивает его свет по потолку и тёмным углам комнаты.

Найнай дала мне его в качестве прощального подарка, когда я оставил её, чтобы жить с моей матерью.

В ночь перед моим отъездом я дрожал в постели, которую мы делили с Найнай, темнота за окном была пугающей и неизвестной, как страна за океаном.

- Почему мальчик так боится увидеть свою мать? - шепнула она мне.

Но, конечно же, я боялся. Я не помнил свою мать. Она оставила меня с Найнай ещё в 1980 году, когда я был совсем ребёнком, и уехала в Америку, чтобы начать там новую жизнь. Я знал её только по чёрно-белым фотографиям и голосу в древнем бакелитовом[1] телефоне два раза в год: на Китайский Новый год и в мой день рождения. Я думал о ней как о призраке, живущем в телефонной трубке, и никогда не знал, что ей сказать.

Найнай крепко прижимала меня к себе, так что я мог слышать и чувствовать биение её сердца. Она снова и снова поглаживала меня по спине, пока я не заснул.

Следующим утром она заставила меня выпить чашку горячего сладкого соевого молока и съесть целых два ютяо[2], ещё теплых после фритюрницы поставщика. Потом она протянула мне кристалл.

- Что это? – спросил я.

- Когда ты будешь скучать по мне, - сказала она, - просто сожми его в ладони, и ты будешь чувствовать, словно держишь мою руку.

Я воспринял это скептически. Кристалл выглядел слишком обычным, совсем не волшебным. Но я всё равно кивнул, стараясь быть храбрым, а затем пришло время ехать в аэропорт.

Летя один на самолете, я держал кристалл руке, а подо мной проплывал Тихий океан. Найнай была права. Холодный кристалл нагрелся до температуры моей кожи, и я мог чувствовать его пульс, бьющийся в такт ударам моего сердца. Я зевал и зевал, как научила меня Найнай, чтобы не закладывало уши.

Бостон пах странно, и я чихнул. Солнечный свет был слишком ярким, и я впервые познакомился с моей матерью, встречавшей меня в аэропорту. Я не узнал её по изображениям,  потому что фотографии были черно-белыми, и я почему-то думал, что она будет такой же. Её речь и движения были какими-то неестественными, и я подумал, что она очень похожа на окружавших нас иностранцев.

В ту ночь, лёжа в постели, которая, как объяснила моя мать, была теперь моей собственной, я плакал. Я сжимал кристалл, ощущая его пульс в моей ладони, пока не заснул.

Я хотел написать Найнай.

- Вместо этого лучше практикуйся в английском, - сказала тогда моя мать.

Спустя несколько дней раздался телефонный звонок. Моя мать взяла телефон в руки и ушла в свою комнату.

Я хотел знать, если это звонит Найнай, поэтому я подкрался на цыпочках и приложил ухо к двери.

- Нет, он должен привыкнуть к тому, что его дом теперь здесь, - донёсся до меня голос матери. - Как я могу наладить его связь со мной, если вы продолжаете пытаться поговорить с ним? Нет и нет!

Мы оба сделали вид, что никакого телефонного звонка не было.

Каждое утро я съедал миску каши с холодным молоком и практиковался в английском языке с кассетным плеером. Я пошёл в школу и через некоторое время  научился улавливать слова среди звуков, издаваемых моими одноклассниками. Бостон больше не пах странно, и по ночам мне не нужно было сжимать кристалл, чтобы уснуть.

Я перестал просить разрешения написать бабушке. Найнай стала призраком, который появлялся дважды в год в виде убористых символов на тонких листах бумаги.

- Я передам ей, что у тебя всё хорошо, - говорила моя мать.

В этом году никакого письма на мой день рождения не пришло. Сегодня Рождество, но почтовый ящик всё еще пуст. Я уже достаточно взрослый, чтобы сам отправить письмо, так что я беру ручку, но потом понимаю, что успел забыть, как пишутся простейшие иероглифы.

Я беру кристалл в руки и сжимаю его изо всех сил, пока острые края не разрезают мою ладонь. Он остаётся холодным.