Хорнблауэр вспомнил, как, впервые увидев матросов на мачте, подумал, что подобный трюк в цирке вызвал бы у публики восторженные ахи и охи. Он спустился вниз, совершенно не удовлетворенный собой. Его преследовала навязчивая картина: когда приходит время повторить этот трюк на «Папийоне» он не удерживается, срывается и вниз головой падает на палубу – несколько кошмарных секунд в воздухе и, наконец, громкий удар. А ведь успех всей операции зависит от него (как, впрочем, и от всех остальных): если вовремя не отдать марсель, корвет не наберет скорости, необходимой для управления рулем, сядет на одну из бесчисленных мелей в устье реки и будет с позором захвачен французами, половина команды «Неустанного» попадет в плен или будет перебита.

На шкафуте выстроилась для осмотра команда ялика. Хорнблауэр проверил, чтоб все весла были как следует обмотаны, у каждого матроса был с собой пистолет и абордажная сабля, убедился, что все пистолеты на предохранителе и преждевременный выстрел не выдаст нападающих. Он распределил, кому из матросов что делать при отдаче марселя и подчеркнул, что гибель кого-то из них может внести в намеченный план непредвиденные изменения.

– Я первый поднимусь по вантам, – сказал Хорнблауэр.

Без этого было никак нельзя. Он должен идти первым – этого от него ждали. Более того, скажи он по-другому, это вызвало бы разговоры – и осуждение.

– Джексон, – продолжал Хорнблауэр, обращаясь к рулевому, – вы покинете лодку последним и примите командование в случае моей гибели.

– Есть, сэр.

Поэтическое слово «гибель» обычно употреблялось вместо прозаического «смерть», и, только произнеся его, Хорнблауэр осознал его ужасный смысл.

– Все ясно? – отрывисто спросил он. От напряжения голос его прозвучал резко.

Все кивнули, за исключением одного матроса.

– Прошу прощения, сэр, – сказал Хэйлс, молодой человек, сидевший загребным. – Я что-то плоховато себя чувствую.

Хэйлс был смуглый, хрупко сложенный юноша. Говоря, он выразительно приложил руку ко лбу.

– Не тебе одному плохо, – припечатал Хорнблауэр. Остальные хохотнули. Мысль о высадке на незнакомый корвет в самом логове врага, да еще под дулами береговых батарей вполне может вызвать отвращение у человека робкого. Наверняка большая часть назначенных в вылазку матросов испытывала что-то в этом роде.

– Я не то хотел сказать, сэр, – обиженно сказал Хэйлс. – Совсем не то.

Но Хорнблауэр и все остальные уже не обращали на него внимания.

– Придержи язык, ты, – рявкнул Джексон.

Человек, который, узнав об опасном поручении, объявляет себя больным, не заслуживает ничего, кроме нареканий. Хорнблауэр почувствовал жалость, смешанную с презрением. Сам он был слишком труслив даже для того, чтоб отговориться – слишком боялся, что о нем скажут другие.

– Вольно, – сказал Хорнблауэр. – Когда вы понадобитесь, я за вами пошлю.

Оставалось ждать несколько часов, пока «Неустанный» проберется поближе к берегу. Лот кидали постоянно, и Пелью лично руководил продвижением судна. Хорнблауэр, несмотря на волнение и страх, восхищался, с каким удивительным умением Пелью темной ночью вел большой корабль через эти коварные воды. Процесс этот так приковал внимание Хорнблауэра, что прекратилась даже мучившая его мелкая дрожь: Хорнблауэр был из тех, кто не перестанет наблюдать и учиться даже на смертном одре. К тому времени, как «Неустанный» достиг той точки в устье реки, где предстояло спускать шлюпки, Хорнблауэр немало узнал о практическом применении принципов прибрежной навигации и не меньше об организации операции по захвату судна; кроме того, путем самоанализа он узнал очень много о психологии людей, готовящихся к вылазке.

Когда пришла пора спускать шлюпку на чернильно-черную воду, Хорнблауэр уже полностью овладел собой. Он сохранял невозмутимый вид, и голос, которым он приказал отваливать, прозвучал тихо и твердо. Хорнблауэр взялся за румпель. Ощущение твердого деревянного бруса в руках успокаивало: он давно привык сидеть на кормовой банке, положив руку на румпель. Матросы медленно взмахнули. веслами.

Ялик неспешно двинулся за темными силуэтами четырех больших шлюпок: времени в запасе было достаточно. Прилив вынесет их в устье. Хорошо, что не надо торопиться, ведь с одной стороны от них батареи Сен-Ди, с другой – крепость Блайэ; сорок больших пушек полностью простреливают устье, и ни одна из пяти шлюпок, а уж тем более ялик, не выдержат и одного выстрела.

Хорнблауэр внимательно следил за идущим впереди тендером. Вся ответственность за то, чтоб провести шлюпки по коварному речному руслу, лежала на Сомсе; Хорнблауэру оставалось лишь следовать за ним – до тех пор, пока не придет время отдавать грот-марсель. Хорнблауэр снова задрожал.

Хэйлс, тот матрос, который плохо себя чувствовал, сидел загребным. Хорнблауэр видел, как впереди ритмично движется его силуэт. Не обращая внимания на Хэйлса, он пристально вглядывался в идущий впереди тендер, как вдруг неожиданная заминка вернула его внимание в шлюпку. Загребной пропустил гребок и сбил с ритма всех шестерых гребцов. Послышался тихий стук падающего предмета.

– Думай, что делаешь, Хэйлс, черт тебя побери, – прошептал Джексон, рулевой.

Вместо ответа Хэйлс издал крик, к счастью, негромкий, и упал на ноги Джексону и Хорнблауэру, брыкаясь и дергаясь.

– Вот сволочь, – сказал Джексон.– У него припадок.

Судороги продолжались. Из темноты послышался укоризненный шепот:

– Мистер Хорнблауэр, – Эклз пытался вложить в шепот все свое раздражение. – Вы что, не можете заставить своих людей помолчать?

Чтобы сказать это, Эклз подвел баркас к самому борту ялика. Крайняя необходимость соблюдать тишину особенно подчеркивалась отсутствием обычных ругательств. Хорнблауэр мог вообразить язвительный выговор, ожидающий его завтра прилюдно на шканцах. Он открыл было рот, чтобы объясниться, но вовремя сообразил, что участники ночной вылазки не оправдываются под пушками крепости Блайэ.

– Есть, сэр, – прошептал он, и баркас вернулся в хвост флотилии, ведомой тендером.

– Возьмите его весло, Джексон, – зашептал он рулевому. Встав, он своими руками оттащил брыкающееся тело с прохода, освобождая Джексону путь.

– Полейте его водичкой, сэр, – хрипло посоветовал Джексон. – Вот и черпак рядом.

Морская вода – универсальное лекарство моряка, его панацея. Учитывая, как часто матросы не только ходят в мокрых бушлатах, но и спят в мокрых постелях, они должны бы вообще никогда не болеть. Но Хорнблауэр не стал трогать эпилептика. Тот уже почти не дергался, и Хорнблауэр решил не греметь черпаком. Жизнь более чем сотни людей зависит сейчас от тишины. Они вошли уже в устье и были ни расстоянии пушечного выстрела от береговых батарей – а первый же выстрел поднимет на ноги команду «Папийона», и та будет готова встать к фальшборту и отбить атаку, готова расстрелять шлюпки пушечными ядрами, засыпать их градом картечи.

Шлюпки тихо скользили по воде. Сомс на тендере задавал медленный темп: лишь изредка требовалось несколько гребков, чтоб поддержать скорость, необходимую для управления шлюпками. Сомс мастерски знал свое дело: он выбрал темный проток между глинистыми отмелями, непроходимый для больших судов. Для измерения глубины у него был двадцатифутовый шест – измерять им быстрее, чем лотом, и гораздо тише. Минуты бежали быстро, но ночь была еще совсем темна. Напрягая глаза, Хорнблауэр так и не мог уверенно различить плоские берега реки. Нужно было обладать исключительным зрением, чтоб различить с берега маленькие шлюпки, несомые приливом.

Хэйлс у ног Хорнблауэра зашевелился. Шаря в темноте руками, он наткнулся на лодыжку Хорнблауэра и теперь с интересом ее ощупывал. Потом он что-то задумчиво произнес, слова перешли в стон.

– Молчать! – прошептал Хорнблауэр, пытаясь, подобно древнему святому, превратить свое тело в язык, дабы не издав ни одного громкого звука, внушить Хэйлсу необходимость соблюдать тишину. Хэйлс положил локоть Хорнблауэру на колено и с трудом сел, затем так же с трудом встал, покачиваясь на полусогнутых ногах и опираясь на Хорнблауэра.