– Кто тут старший? – спросил Хорнблауэр. Он оглядел собравшихся: унтер-офицеры, уорент-офицеры второго разряда, боцманы, помощники плотника. Мугридж, помощник лекаря – это многое объясняет. Но и его положение было не простым. Авторитет мичмана с небольшим стажем зависит главным образом от его личных качеств. Он и сам всего лишь уорент-офицер; в конце-концов какой-то мичман не так уж важен в корабельном хозяйстве, и его легко заменить – не то что, скажем, сидевшего здесь Уолберна, купора, знавшего все об изготовлении и хранении бочек с водой.

– Кто тут старший? – повторил Хорнблауэр и вновь не получил прямого ответа.

– Мы не на вахте, – сказал кто-то из сидевших сзади. Хорнблауэр уже овладел собой; возмущение еще кипело в нем, но внешне он казался спокойным.

– Да, вы не на вахте, – холодно сказалон. – Вы играете в азартные игры.

Мугридж бросился защищаться.

– Какие азартные игры, мистер Хорнблауэр? – сказал он. Это очень серьезное обвинение. У нас просто джентльменское состязание. Вы не можете вменя… вменить нам в вину азартные игры.

Мугридж – пьяница, это ясно: скорее всего, он следует примеру своего начальника. В лазарете всегда полно бренди. Хорнблауэр задрожал от ярости; он с трудом сдерживался. Однако гнев помог ему обрести вдохновение.

– Мистер Мугридж, – произнес он ледяным голосом, – советую вам говорить поменьше. Против вас можно выдвинуть и другие обвинения, мистер Мугридж. Служащий порученных сил Его Величества может быть обвинен по статье о приведении себя в негодность для службы, мистер Мугридж. Есть также статьи о пособничестве и подстрекательстве, которые могут коснуться вас. На вашем месте я заглянул бы в Свод Законов Военного Времени, мистер Мугридж. За это преступление положено пороть кошками на всех кораблях эскадры подряд.

Чтоб придать силы своим словам, Хорнблауэр указал на Стилса. По его искусанному лицу текла кровь. Хорнблауэр отмел аргументы своих противников, выбрав ту же линию, что и они; они пытались защищаться в рамках закона, и он в рамках закона разбил их на голову. Взяв верх, он мог теперь дать волю своему возмущению.

– Я мог бы обвинить каждого из вас, – заревел он, – Вы пошли бы под трибунал… лишились чинов… отведали бы кошек… Все до единого… Клянусь богом, Патридж, еще один такой взгляд, и я это сделаю. Поговори я с мистером Эклзом, вы через пять минут оказались бы в кандалах. Я больше не потерплю этих гнусных игр. Выпустите крыс, вы, Олдройд, и вы, Льюис. Стилс, залепите себе лицо пластырем. Вы, Патридж, прикажите людям смотать канат в бухту, как положено, прежде чем мистер Уолдрон его увидит. Я буду впредь за вами присматривать. Если услышу хоть слово о вашем дурном поведении, вы тут же окажитесь на решетчатом люке[6]. Я так сказал, и, клянусь Богом, я это исполню!

Хорнблауэр сам дивился и своему красноречию, и своей выдержке. Он не знал, что окажется на такой высоте. Он мысленно формулировал заключительный залп, но подходящая фраза пришла ему в голову, когда он уже направлялся к выходу. Он повернулся назад и выпалил:

– После этого я желаю, чтобы во время собачьих вахт вы забавлялись на палубе, а не жались в канатном ящике, словно какие-нибудь французишки.

Такая речь пристала бы важному старому капитану, а не младшему мичману, но она позволила ему удалиться достойно. Позади возбужденно гудели голоса. Хорнблауэр поднялся на палубу, в безрадостную серость преждевременной ночи, и, чтобы согреться, решил пройтись по палубе. «Неустанный» упрямо боролся с ревущим западным ветром, из-под носа его фонтаном летели брызги, швы текли, переборки стонали. Кончался день, похожий на предыдущий. Сколько таких еще впереди?

Однако прошло несколько дней, и однообразие корабельной жизни было нарушено. Сумеречным утром хриплый крик впередсмотрящего заставил всех обратить взоры к наветренной стороне. На горизонте виднелось едва заметное пятнышко – корабль. Вахтенные бросились к брасам, и «Неустанный» лег в самый крутой бейдевинд. Капитан Пелью появился на палубе в бушлате поверх ночной рубашки и направил подзорную трубу на незнакомый корабль, десять подзорных труб уже смотрели туда же. Хорнблауэр, глядя в трубу, предназначенную для младшего вахтенного офицера, увидел, как серый прямоугольник разделился на три, а эти три стали суживаться, затем вновь увеличились и слились в один.

– Повернулся оверштаг, – сказал Пелью. – Команде класть судно на другой галс!

«Неустанный» лег на другой галс. Вахтенные матросы побежали по вантам отдавать рифы на марселях, а офицеры на палубе внимательно разглядывали натянутые паруса, просчитывая вероятность того, что бушующий штормовой ветер порвет полотно или сломает мачту. «Неустанный» накренился так, что на качающейся палубе стало трудно устоять; все, кому в данный момент нечего было делать, уцепились за леер с наветренной стороны и принялись глазеть на незнакомый корабль.

– Фок– и грот-мачты почти одинаковой высоты, – сказал Хорнблауэру лейтенант Болтон, не отнимая от глаза подзорную трубу. – Марсели белые, как пальчики у миледи. Ясное дело, мусью.

Паруса британских судов потемнели от долгой службы в любую погоду; когда французский корабль высовывал нос из гавани, пытаясь прорвать блокаду, его безупречно белые паруса выдавали его лучше всяких особенностей постройки.

– Мы его нагоняем, – сказал Хорнблауэр. Его глаза болели от долгого глядения в подзорную трубу, еще сильнее ныла державшая трубу рука, но, взволнованный погоней, он не давал им отдыха.

– Не так быстро, как хотелось бы, – вздохнул Болтон.

– К грота-брасам! – закричал в этот момент Пелью. Это было чрезвычайно важно: развернуть паруса так, чтобы держать как можно круче к ветру; сотня ярдов, выигранных у ветра, стоят мили в расстоянии между судами. Пелью посмотрел вверх на паруса, назад, на быстро исчезающую кильватерную струю, вбок на французское судно, прикинул силу ветра, оценил давление на паруса, используя свой богатый жизненный опыт, чтоб уменьшить расстояние между судами. Следующий приказ Пелью был выдвинуть пушки с наветренной стороны: это несколько уравновесило крен.

– Теперь мы его нагоняем, – сказал Болтон со сдерживаемым оптимизмом.

– Свистать всех по местам! – крикнул Пелью. Корабль ждал этой команды. Оркестр морской пехоты ударил в барабаны, по всему кораблю прокатился грохот, тут же засвистели дудки – это боцманматы подхватили приказ. Матросы дисциплинированно побежали к боевым постам. Хорнблауэр, спешивший к бизань-вантам наветренной стороны, на бегу увидел несколько ухмыляющихся лиц; скорая битва и даже смертельная опасность были лучше, чем бесконечная тоска блокады.

На бизань-марсе он оглядел своих матросов. Они расчехлили замки своих ружей и проверяли затравку; убедившись в их готовности, Хорнблауэр занялся фальконетом. Сняв с казенной части брезентовый чехол и вынув из дула пробку, он снял удерживающие фальконет найтовы и убедился, что вертлюг свободно движется в пазу, а цапфы – в вилке. Щелчок вытяжного шнура убедил его в том, что замок хорошо дает искру и нет необходимости менять кремень. Финч забрался на марс, неся перекинутый через плечо брезентовый пояс с зарядами. Мешочки с ружейными пулями гирляндами висели на ограждении. Финч забил патрон в короткое дуло, Хорнблауэр держал наготове мешочек с пулями, чтобы забить следом. Потом он взял фитиль и аккуратно начал вводить его в запальное отверстие, пока острый конец фитиля не проткнул саржевую оболочку патрона. Фитиль и кремневый замок на марсе незаменимы: здесь нельзя использовать огнепроводный шнур, слишком уж велика опасность, что загорятся паруса и такелаж. Однако и Фальконет, и кремневые ружья на марсе очень важны из тактических соображений. Когда корабли сойдутся рей к рею, люди Хорнблауэра смогут огнем очистить шканцы врага, его мозг.

– Финч, прекратите немедленно! – раздраженно крикнул Хорнблауэр: обернувшись, он увидел, что тот уставился на грота-марс. В этот напряженный момент фантазии Финча его разозлили.