– Я Юра, ваш ученик… Добрый вечер, – поклонился человек и улыбнулся молодой конфузливой улыбкой.

Академик раскрыл руки в широком приветственном жесте.

– Юрочка? – воскликнул он. – Вы? Юрий Кичигин? Лучший из моего аспирантского созвездия 1941 года?

Они обменялись крепким рукопожатием. Академик, взволнованный неожиданным визитом, суетился, не зная, куда лучше усадить дорогого гостя.

– Каким образом? Сразу, как космический вихрь! А, признаться, я вас и любил за ваши порывы. Мне всегда казалось, что ваш жизненный путь описывает очень интересную параболу в пространстве и времени. Ну, милый Юриссимус, садитесь в кресло и повествуйте. Как вы молодо выглядите, удивительно…

Да, Юра совсем не изменился. На его таком милом и знакомом лице не было ни одной морщинки. У Юры был такой же, как и раньше, безукоризненный пробор, крахмальный воротничок был повязан тем же синеватым галстуком в полоску, а серый изящный костюм был давно знаком академику.

Юра самым вежливым образом подождал, пока академик первый опустился в глубокое кожаное кресло около шкафа, и потом тоже сел.

Академик видел, что темные глаза Юры смотрят него с каким-то особым выраженном надежды и просьбы, и произнес:

– Повествуйте…

Юра поправил галстук.

– Меня привело сюда чрезвычайное обстоятельство. Я к вам с большой просьбой…

Академик нетерпеливо повернулся в кресле.

– Любую вашу просьбу выполню, но сначала расскажите, где вы пропадали. Только подумать!.. Я с Кичигиным вожусь как с будущим преемником по кафедре. За сочинение по теории звездных потоков Кичигин получает золотую медаль. Вдруг мысли Кичигина начинают описывать какую-то сложнейшую параболу, и он придумывает новую гипотезу[1] происхождения планетной системы. А потом, разбив вдребезги теории Джинса, Ресселя и Эдингтона[2], Кичигин вдруг внезапно исчезает, даже толком не объяснив никому куда… То ли на Памир, то ли в Тибет…

– Я все время был на Алтае, – скромно ответил Юра.

– Хорош, нечего сказать! – усмехнулся академик. – В отшельники записался? В мечтатели? А я без вас тут, как без правой руки. Надо было восстанавливать обсерваторию. Проклятая немчура подсобные помещения взорвала, инструментарий разграбила… И такие негодяи – библиотечными документами печки топили!.. В здании, где ваша лаборатория была, помните, рядом с меридианным кругом, гитлеровские обезьяны, чорт их побери, устроили не то свинарник, не то конюшню…

– Знаю, – отозвался Юра.

– Но мы за эти годы времени не теряли. Завтра покажу вам, чего мы тут настроили. Ахнете…

– Я ведь тоже строил, только в другом месте. О моей поездке на Алтай я не имел тогда права особенно распространяться. Алтайская высокогорная обсерватория построена мною. Вы, конечно, читали мои статьи… Профессор Кричигин…

– Что? – изумился академик. – Кричигин? Переменили фамилию?

– Да. Вернее, уточнил правописание, исправил ошибку паспортиста. Мой отец носил фамилию Кричигин. Только после войны и узнал о его геройской смерти на фронте, и я… вы понимаете…

Полузакрыв глаза, академик вспоминал:

– Да, да… Я статьи ваши читал, но не одобрил. Вы не только мечтатель – вы фантазер. Вижу, вы сейчас мне скажете, как и тогда, на экзамене, что в каждой гипотезе имеется элемент фантазии. Элемент, благодетель, а не основа. Нюанс, а не корень!.. Ну, да ладно, теперь слушаю вас, профессор.

Академик превратился во внимательного слушателя. Юра заговорил несколько взволнованно:

– Время страшно дорого, я очень спешил к вам и поэтому буду краток. Я не видался с вами ровно пятнадцать лет. Вы тоже, дорогой учитель, ничуть не изменились.

– Э, – отозвался академик, – мне накануне следующего новолуния стукнет шестьдесят первый. А вам, простите, сколько?

– Тридцать пятый… Вы правы, Михаил Сергеевич, за последние годы жизнь моя описала не столько, пожалуй, параболу, сколько довольно сложную замкнутую кривую второго порядка, если выражаться математически. Я увлекся происхождением планетной системы и нашел возможным объяснить все исключительно внутренними процессами, происходившими в солнечном ядре, когда этот желтый карлик был пульсирующим гигантом, подобным любой из Цефеид[3]. Но моя замкнутая, естественно, пошла к противоположной точке…

– К поляре? – счел необходимым вставить академик. Разговор начинал ему нравиться. Он любил математическую образность в речах астрономов.

– Совершенно верно. Когда грозные статьи профессоров из обсерватории Маунт-Вилсон разнесли меня в пух и прах, я не успокоился, даже не обиделся. Я стал искать новых доказательств своей правоты. Пришлось на Алтае засесть за проверку законов небесной механики.

– О! – развел руками академик. – Вы что же, на самого Ньютона восстали? Против закона всемирного тяготения? Ну, знаете… Впрочем, продолжайте… Я сейчас с вами разделаюсь…

Юра слегка пожал плечами:

– Пожалуйста… Тщательное углубление в законы, которые нам кажутся вечными, убедило меня, что гений Ньютона прав на отрезок времени, исчисляемый лишь сотней миллионов лет. Впрочем, главное не в этом. Скажу только, что некоторые плодотворные мысли у меня явились, когда законы небесной механики я начал прилагать к физике атома. Это позволило мне теперь притти и к некоторым практическим выводам…

– Гм! Конкретно? – буркнул академик. – Интересная поляра, – добавил он насмешливо.

– Вы знаете, что в астрономии есть несколько случаев, когда движения светил, вычисленные совершенно точно по правилам классической небесной механики, не совпадают с данными точнейших же наблюдений. Не совпадают… Возьмем известную комету Энке. Изменения в ее движении загадочны. Почему?

– А вы не знаете? – засмеялся академик, чувствуя легкое раздражение. – Потрудитесь взять вот из этого шкафа, третья полка слева, астрономический календарь и посмотрите. Там черным по белому напечатаны поправки к вычислениям…

– Я помню все поправки наизусть, – усмехнулся и Юра. – Но мне думается, что цифры поправок являются лишь отражением неизвестного пока физического факта, который мы обязаны узнать.

– Ага, – с деланным мрачным спокойствием произнес академик, вынимая носовой платок и вытирая внезапно вспотевший лоб. – Вы, Юрочка, еретик! Сейчас вы мне напомните планету Меркурий…

– Да, – кивнул головой Юра. – Почему эллипс, по которому движется Меркурий, ближайшая к Солнцу планета, поворачивается на большой оси слишком быстро? Почему каждый год надо делать бесконечные поправки? Ну да, все полагают или полагали, что это ускорение вызывается притяжением неизвестной планеты, еще более близкой к Солнцу, чем Меркурий. Но даже тридцать тысяч фотоснимков обсерваторий всего мира не обнаружили ни малейшего намека на такую планету. Сотни астрономов обшарили телескопами всю небесную сферу и нигде не нашли. Они и не могли найти ее…

– Потому что ее не существует, – окончательно раздражаясь, пробурчал академик.

– Совсем не потому, – деликатно возразил Юра. – Десятая большая планета в нашей солнечной системе существует.

Этого академик не мог выдержать. Он вскочил с кресла.

– Да вы что, смеетесь надо мною? Каждый школьник знает, что вокруг Солнца обращается девять больших планет. Девять, уважаемый профессор!

И он стал считать по пальцам:

– Меркурий – раз… Венера – два… Вот эта-с планета, на которой мы сейчас стоим… – в раздражении академик даже потопал правей ногой по пушистому текинскому ковру, – Земля – три… Марс… Юпитер… Сатурн… Уран… Нептун и, наконец, – и академик загнул девятый палец, – Плутон – девятый! То есть девятая… – Он чуть ли не к самому носу Юры протянул руки с загнутыми пальцами. Лишь большой палец левой руки остался незагнутым и теперь довольно вызывающе торчал кверху.