— Нет давно твоего Гелона, а будины в леса забились, — ехидно заметил Див.

   — Выберутся ещё. При таком царе — непременно выберутся. Землю распашут, сады насадят и меня, Симаргла, поминать будут... А ты, Див, сам хитрый: выждал, пока смертные старуху вымотают.

   — Я бы им иначе и не помог. Не люблю слабых! — воинственно щёлкнул клювом грифон.

   — И всю жизнь им помогаешь вместе с хозяином твоим, — заметил Рарог. — А я вот не торопился. Оленя добыл, нечисть волошскую погонял и прилетел под конец, чтобы люди моего хозяина не забывали. Смертные сами силы своей не знают, потому и нас чуть что зовут. А подбодри их немного — и горы железные своротят... Ну что, на кабанов поохотимся или на туров? Из Медоборов грех просто так улетать.

Несколько дней войско росов отдыхало в священных городах. Пока ратники пировали, охотились и справляли тризну по погибшим, волхвы старательно очищали святилища от тёмных чар друидов. А Ясень вырезал из дерева новых идолов. Из дуба — грозного Перуна с Додолой, из берёзы — весёлого Ярилу и доброго Даждьбога, из бука — хитроватого Велеса. Работал весь день, уставал — и был счастлив. Он, смертный, создавал богов. «Идол» — слово греческое, а венеды святые образа зовут просто: «боги». Это только сарматы богов не режут и не пишут, а воткнут акинак в кучу хвороста и молятся. Хилиарх рассказывал, на юге есть народ, что за грех считает бога изобразить, а молится на голую стену. Вот тёмные-то люди да убогие!

Рода, отца и владыку богов, нужно было вырезать из красного тиса. А тис — добыть в Карпатах. А до Карпат предстояло ещё дойти с боями.

В глухой чащобе едва рассеивал ночную тьму небольшой костёр. У костра сидели двое: мужчина в тёмной одежде, с чёрной бородкой и стриженой макушкой и рыжая женщина, кутавшаяся в чёрный плащ, под которым ничего не было, и прижимавшаяся к мужчине. Обоим было холодно, страшно и тоскливо. Мужчина гладил пышные волосы своей спутницы и говорил тихо, виновато:

   — Это я тебя, Нерадушка, втянул во всю эту тьму друидовскую. Мудрости захотел, какой и на небе нет. А ещё больше — власти. «Единство мира — в Трёхликом». Грохнул Трёхликого тёмный лешак оземь, и мир не рассыпался! Зато мы, мудрейшие, по лесам разбежались, будто псы бездомные.

Несколько псов с пылающими глазами и пастями торопливо пробежали мимо костра. Женщина всхлипнула.

   — На что нам всё это ведовство проклятое! Бросим его, а, Весок? Поселимся в лесу, ты охотиться будешь, рыбу ловить, я — грибы собирать, ягоды, огород разведу... Были колдун Бесомир с ведьмой Нерадой — и пропали.

Прежде чем Бесомир успел ответить, в его мозгу зазвучал знакомый холодный голос царя друидов:

   — Бежать хочешь? От меня, людей или самого себя? Давно ли ты сам добывал себе пищу?

   — Не забыл ещё...

   — Вот и люди не забудут друида Буссумара с друидессой Смертой. Особенно родичи тех, кого вы портили и приносили в жертву. Теперь, при царе Ардагасте, вас найдут и в нижнем мире. И всё равно вы не сможете обойтись без людей, без их страха и преклонения. В этом проклятие и благословение мудрых. Мы бежим в пещеры и леса, но люди находят нас, а мы — их.

   — Что же нам делать? — спросила женщина, слышавшая этот голос столь же ясно.

   — Победить! — Голос звучал уже не только в мозгу — в ушах.

Захрустели сучья, и перед костром появился Морвран. Словно сама лесная тьма сгустилась в его чёрную фигуру. В свете костра зловеще блестели бронзовая корона и золотое ожерелье в виде мёртвых голов. Из-за его спины светились глаза пёсиголовцев.

   — Победить? Мы испробовали всё оружие...

   — Кроме главного — глаза Балора. Пришла пора вернуться древнему страху!

Старший друид с друидессой поднялись — дрожащие, но снова готовые на всё. Теперь они думали не о бегстве — о мести виновникам своего поражения.

Война лесным пожаром распространялась по Приднестровью, и негде было укрыться от этого пожара. Каждому селу приходилось решать: за кого сражаться? Царь Ардагаст шёл с востока, ставя по дороге грубо отёсанные каменные столбы с тамгами — Фарзоя и своей — и облагая сёла данью. Он не требовал непременно воинов, но все знали: на каждое покорившееся росам село могут внезапно налететь бастарны или языги. Эта участь уже постигла несколько словенских сел, отказавшихся дать воинов Церноригу.

На пепелищах вырастали жуткими рощами колья с «желудями Махи» — окровавленными головами. Моргана и Кромм Круайх собирали дань, не дожидаясь Самайна. Но ещё нещаднее бастарнов были языги. Их в народе не зря называли пёсиголовцами. Вместе с языгами в набеги ходили страшнее существа, являвшиеся из неведомых карпатских дебрей, — могучие люди с собачьими головами, сочетавшие человеческий ум с жестокостью зверей. Вот и теперь целая свора их пришла, почуяв кровь и добычу.

Страшнее этой орды могла быть только другая орда. И уцелевшие друиды с местными ведунами и языкастыми ведьмами распускали слухи один страшнее другого: о беспощадных росах и их нечестивом царе, о его всё сжигающей Огненной Чаше и кровожадных союзниках-волколаках. А ещё ходили слухи об идущих на помощь Церноригу закарпатских кельтах и большой языгской орде из Потисской степи. Псы или полки, западная орда или восточная — вот и весь выбор.

Но шли и другие слухи. О Солнце-Царе, добром и справедливом ко всем племенам, как сам Даждьбог. О его волхвах, одолевших страшных друидов и очистивших священные города. О крылатых диво-зверях, помогающих ему. И этим слухам зачастую больше верили — ведь передавать их решались только волхвы светлых богов и другие люди, уважаемые за честность и смелость. И целые сёла поднимались, уходили в лес или на месте давали отпор отрядам Цернорига.

К востоку от реки Гнилой Липы дакийские сёла встречались чаще словенских. Ардагаст не делал различия между двумя народами, недолюбливавшими друг друга. Но тут масла в огонь подлил Андак. На его дружину как-то напала стая волков и убежала в сторону дакийского села. Князь с царевной, решив, что имеют дело с дакийскими оборотнями, сожгли село и увели в плен жителей, хоть те и клялись, что волколаки были какие-то приблудные: разве воин-волк оставит без защиты своё село? После этого многие даки стали уходить в леса и оттуда нападать на росов. Их соседи-словене тоже брались за оружие, село шло на село. Никто не знал, что стравить даков со словенами и росами Андаку приказал через амулет чернокнижник Валент. Он уже добрался до Сармизегетусы и мутил там воду жуткими пророчествами об орде росов, грозящей погибелью всем дакам.

Андак и его приятели-князья предложили очистить край от даков. Но этому воспротивился Седой Волк. Князь-оборотень и его воины сочувствовали другому волчьему племени, хотя прежде и не имели с ним дела.

Чтобы не опустошать целый край, Ардагаст задержал своё войско, а сам с горсткой дружинников стал с помощью Шишка и Волха отыскивать лесные убежища даков и предлагать их старейшинам мир. Те быстро соглашались, убедившись, что от Солнце-Царя ни в какой чащобе не скроешься, а воины-волки у него в чести. Да и вообще даки предпочитали лишний раз выпить и повеселиться, вместо того чтобы воевать, ещё и на своей земле. Они, как дети, радовались миру, и вместе с ними радовался царь Ардагаст. Люди, с утра готовые сражаться с росами, днём уже весело пировали с ними. Почти без потерь росы продвигались на запад, а ироничный Хилиарх сравнивал эту войну с походом Диониса.

За Днестром, над быстрой рекой Луквой тремя уступами поднималась гора. Золотым Током называли её с тех пор, как три века назад Яромир, сын великого царя сарматов Сайтафарна и сколотской царевны, сразил здесь Балора. Взмахнув Колаксаевой Секирой, Яромир покрыл плоскую вершину горы золотом, и на этой золотой площадке не смог устоять великан — ходячий труп, и солнечная секира снесла ему голову. Громадный остов давно обратился в прах, а золото с горы сорвали и увезли какие-то отчаянные греки. Но словене тайком от друидов ходили сюда молиться Даждьбогу и духу Яромира. Однако ночью даже самые отважные не смели приблизиться к горе, когда на её вершине вдруг вставал громадный безголовый призрак, однорукий и одноногий, а на склоне проступало мёртвое лицо, силившееся открыть единственный глаз.