Всё же война была окончена. И в долине Днестра зашумел весёлый мир. Здесь хватало места и победителям, и побеждённым. Наперебой звучали венедские гусли, дакийская свирель-флояра, сарматский бубен и кельтская волынка. Рекой лились мёд, вино и кумыс. Состязались в танцах с мечами росы, языги и бастарны, выказывая друг перед другом силу, ловкость и отвагу. Все знали: воевать ещё придётся. Но уже не между собой, а с теми, для кого все обитатели царства росов — лишь двуногий товар.

Сменяя друг друга, сарматские и венедские певцы воспевали подвиги Ардагаста и его соратников. Даже Саузард внимала этим песням без обычных ехидных замечаний. Ведь славили и её с мужем — победителей тараски. Неожиданно Андак поднялся и громко сказал:

   — Клянусь Михром-Гойтосиром, есть подвиг, которого не сможет совершить никто, кроме царя Ардагаста. Никто, даже мы с женой, не уступающие ему знатностью. Ибо есть только одно оружие, способное одолеть Колаксаеву Чашу: Секира Богов, наделённая силой Солнца и Грома. И сокрыто оно в Черном храме в Карпатах. Войди в дом Чёрного бога, царь! Одолей чары самого Декенея! Ведь пока ты не овладеешь этой Секирой, твоё царство не будет в безопасности! — с вызовом воскликнул Андак и зловеще добавил: — Ты идёшь всё на запад, Солнце-Царь. Не за горами ли ждёт тебя закат? Не туда ли, за Секирой Богов, отправился Цернориг?

Ардагаст допил вино, отложил турий рог и спокойно сказал:

   — А разве может Солнце уклониться от пути, в конце которого — закат? Пусть боятся Пути Солнца те, кто посмеет встать поперёк него. Да, я иду к Чёрному храму! Но где его искать? Карпаты велики.

   — Этот храм — на Черной горе, между истоками Прута и Тисы. Только об этом проговорился при мне один друид. Там — сердце Карпат, самое священное и самое страшное место в них, — сказал Святомысл.

   — Проведёшь ли ты меня с воинами туда?

   — Я никогда не был в Карпатах и не знаю, как совладать с тамошними духами и волшебными силами. Знаю лишь: они гораздо сильнее, чем у нас в Медоборах.

   — Что ж, придётся мне идти туда, — сказал Вышата. — Я был недалеко от тех мест, у пещерных волхвов. Они, похоже, знали о Черном храме, но избегали говорить. Да и я не искал пути в это Чернобожье гнездо.

   — Тогда и мы с Мирославой пойдём с вами, — решительно произнесла Милана. — Силён Чернобог, но сильнее его Лада, и нет в мире сил, не подвластных ей и её дочерям.

   — И я с Серячком пойду. Как же в лесу без лешего? — вмешался Шишок. — Там, в горах, лешие и лесные богини такие — палец в рот не клади.

Лучшие воины росов зашумели, наперебой вызываясь идти с царём. Лишь Андак и его приятели помалкивали, а Саузард ухмылялась, не скрывая торжества. Сейчас она своим ястребиным лицом напоминала стервятника, кружащего над полем боя в предвкушении поживы. Ардагаст поднял руку, и всё смолкло.

   — Я не сомневаюсь в вашей отваге, но разве идут с целым войском на пустой храм? Со мной, кроме волхвов и Шишка, пойдут только русальцы... И ещё Ясень, — добавил царь, заметив взгляд Мирославы. Он знал: сын Лютицы у него, своего прежнего соперника, не попросит ничего и никогда.

Никто, кроме Андака с Саузард, не знал, что за всем этим стоит хитрый ум Клавдия Валента, только что говорившего с князем с помощью халцедонового амулета. Но даже эти двое не догадывались, что к Черной горе уже идут, не считая Цернорига с его дружинниками, ещё два отряда. Храбрейшие из варваров, сами того не подозревая, были лишь фигурами, которые умело переставляла рука иудейского мага и римского гражданина. Холёная рука, на пальцах которой сияли Перстни Зла.

Среди густых буковых лесов, над бурлящей в глубоком ущелье рекой, поднимается поросшая дубовым лесом гора Когайн — не самая высокая в Дакии, но самая священная. Вековой дуб осеняет вход в пещеру на её склоне. Дуб этот был уже стар, когда шесть веков назад здесь поселился тот, кого люди знали как Залмоксиса — величайшего колдуна среди гетов и даков. Тут, в темноте и одиночестве, общался он с богами. А потом приходил в города и учил знать на тайных священных пирах, что пирующие вместе с ним обретут бессмертие: пойдут по смерти не во тьму Нижнего мира, как простые люди, но в обитель блаженных. В подтверждение этого он умер в своей пещере, а три года спустя вернулся из загробного мира. С тех пор в земле даков и гетов было два владыки: царь и его главный советник — верховный жрец, живущий отшельником на горе Когайн.

В этот осенний вечер перед пещерой стояли трое. Старшему из них было за пятьдесят. Лицо его, тонувшее в тронутой сединой раздвоенной бороде, было важным, но каким-то скучным и невыразительным. Голову его покрывала высокая войлочная шапка. Дорогой расшитый плащ был скреплён золотой застёжкой, на шее блестела золотая плетёная гривна, руки обвивали серебряные браслеты со змеиными головами на концах. Такую же шапку и плащ носил второй — юноша лет восемнадцати с великолепно сложенным телом воина и наездника. Тёмные глаза весело и отважно глядели на мир, открытый для подвигов. Тонкие усы и бородка красиво обрамляли рот. Гривна и застёжка у юноши были из серебра, а браслетов он не носил, зато у пояса висел кривой дакийский меч. Третий был длинноволосый чужеземец в чёрной одежде с серебряным шитьём.

   — Старик Реметалк заставляет нас ждать, словно он сам Залмоксис или хотя бы дух Декенея, — насмешливо проговорил юноша.

   — Сколько раз я тебе говорил: верховный жрец — первый из тех, с кем не следует ссориться царю, — наставительно сказал старший.

   — Он мудрее тебя и владеет магией. Поэтому не важно, кто он — верховный жрец или нищий странник, — заметил пришелец, и насмешка сразу исчезла с лица юноши.

Диурпаней, царь лаков, сокрушённо вздохнул. И в кого он уродился, этот Децебал, его наследник и надежда царства? Скорило, брат царя и отец Децебала, был столь же осторожен, как и сам Диурпаней, уже два десятилетия ухитрявшийся ладить и с Фарзоем, и с Римом, и с бастарнами, и с языгами. А этот спит и видит себя новым Биребистой, грозой всех окрестных народов. И никто ему не указ, кроме этого римского колдуна, словно явившегося со своими фокусами не то с александрийского базара, не то из самой преисподней.

Послышались шаги, и из мрака пещеры выступил могучего сложения старик с седой бородой во всю грудь и тяжёлым, властным взглядом. Голову и плечи его покрывала медвежья шкура. Казалось, лесной хозяин вышел из берлоги, готовый обрушиться мохнатой громадой на нарушителей своего покоя. Едва кивнув в ответ на приветствие царя и наследника, он презрительно взглянул на пришельца:

   — Так вот кто морочит головы всем простофилям в Сармизегетусе! Сириец, иудей? Наверняка из тех, кто называет нашего Залмоксиса рабом Пифагора, да ещё клеймённым за грехи хозяина. Не думай, что я, невежественный дак, не читал писанины ваших философов, которые все не стоят одного фракийца Орфея, не говоря уже о Залмоксисе. Ибо первый хозяин этой пещеры лишь на земле был человеком. На небе он — Небесный Медведь, чьё рычание — гром. Под землёй он — Залмоксис, Пещерный Медведь, воскресающий каждую весну. Как мог твой Пифагор сделать рабом владыку трёх миров? На месте царя я бы продал в рабство тебя самого.

Чернокнижник взглянул жрецу в глаза спокойно и смело, как равному:

   — Когда Абарис, великий колдун, пришёл с северного края мира и увидел золотое бедро Пифагора, то признал в нём Бога Солнца, которого греки зовут Аполлоном Гиперборейским. Богу не постыдно быть рабом другого бога.

   — Хочешь сказать, что я, великий жрец Громовника, должен подчиниться солнечному магу? Не из Братства ли Солнца ты? Правда, они не рядятся в чёрное. А уж золотых ляжек у тебя точно нет!

   — Я служу не Солнцу, а тому, кому втайне служил великий Декеней. И пришёл защитить дом Чёрного бога, к которому тянется рука Братства Солнца.

Реметалк разом переменился в лице. А Валент невозмутимо продолжал:

   — Орда росов с толпой венедов всё ближе к Карпатам. А направляет их Вышата, посланный Братством Солнца. Это он превратил бродягу-полусармата в Солнце-Царя.