— А ещё скажи: никто не пригонит тебе столько рабов, сколько мы.

Лицо Спевсиппа расплылось в угодливой улыбке.

   — Я купец и ищу выгоды. Но я знаю, когда нужно быть щедрым. Видишь тот крутой воз? Бери оттуда всё: вино, ткани, оружие, деньги — вы, росы, слава Гермесу, уже научились их ценить. И раздавай всем, кто может тебя поддержать. Только не называй моего имени.

Рассмеявшись, Андак похлопал грека по плечу:

   — Не бойся, ты потратишься не зря. Я опустошу для тебя все леса. Не хватит венедов — возьмусь за словен, голядь, литву...

   — О, ты станешь самым славным и грозным из царей Скифии, клянусь вашим Ареем-Мечом! Но будь осторожен с Фарзоем и особенно с его сыном. Инисмей тогда в Пантикапее бесчинствовал вместе с Ардагастом... Да вот и сам Инисмей. Прости, князь, но ему лучше меня не видеть, а мне — его, — тихо произнёс Спевсипп и растворился среди юрт и кибиток.

Андак поспешил навстречу царевичу аорсов:

   — Здравствуй, Инисмей! Что к нам не зашёл? Саузард уже обижается.

   — Для того и не зашёл, чтобы она не обиделась ещё больше. Слушай, когда до вас с ней дойдёт, что вы в цари не годитесь? Тебе же тысячу воинов нельзя доверить, не то что целое войско! Чернозлобная с кем угодно перессорится.

   — Это ты так думаешь или Фарзой тоже?

   — Отец думает, что, если Бог богов захочет наказать какое-нибудь племя, он вас поставит царствовать над ним.

Поняв, что к князьям ему после Инисмея лучше не заходить, Андак сразу сник и пробормотал:

   — Да я что? Никогда я к этому царству не рвался... Но Саузард... Её сейчас не остановишь.

   — Вот за это нас греки и зовут «женоуправляемыми», — покачал головой Инисмей.

   — Но кому же тогда быть царём? Неужели этому бродяге?

   — Это уже решать не тебе и не мне и даже не отцу. А племени и богам.

Полная луна заливала серебристым светом тёмные леса и поросшие травой поля, одичавшие сады и ковыльные равнины, отражалась в тихих водах Тясмина. Месяц-Велес, муж Солнца, отец звёзд, небесный пастух, правил миром с тёмно-синего неба, словно не родились ещё старшие и младшие боги и не создали земного мира, не наполнили его борьбой и подвигами, счастьем и бедами. Вставали из реки и озёр зеленоволосые русалки, воздевали бледные руки к своему богу, своему ночному солнцу, тянулись к нему перепончатые лапы водяных и мохнатые — леших. Лишь чёрные волосатые черти в гиблых болотах не молились звёздному царю — у них свой, чёрный владыка. Это его сейчас поминают ведьмы, лихие колдуны, упыри.

В ясном ночном небе летел огромный белый кречет. Одни из ночных духов приветливо кланялись ему, другие бормотали злобные ругательства, но не смели преградить путь птице, чьи белые перья переливались в лунном свете. Кречет летел с северо-запада, от Перепетова поля, летел над лесами и забытыми курганами, над заросшими лесом городищами, над громадными валами Моранина-града, над всей безлюдной страной, некогда бывшей сердцем самого богатого и могучего из царств сколотов-пахарей.

За истоками Тясмина, на высоком водоразделе, у перекрёстка двух старинных дорог, острый глаз кречета разглядел цепочку курганов, а в конце её — странное сооружение. Круглый вал ограждал небольшую площадку, в середине которой поднимался высокий курган. В валу, как и в стенах далёкого Аркаима, было четыре прохода: с северо-запада, северо-востока, юго-востока и юго-запада. От каждого прохода, словно клешни, вытягивалось ещё по два изогнутых вала. Главный, северо-западный проход ограждали три пары таких валов, а между ними — две цепочки маленьких курганов. Это был Экзампей, Священные Пути, середина всей Великой Скифии и главное её святилище.

К северу от него лежали земли сколотов-пахарей, к югу — степных сколотов-скифов. Степняки и пахари сходились то в лихих сечах, то на дружеских пирах. Но те и другие одинаково почитали это место, где на кургане, ограждённом валом от козней нечисти, стоял громадный бронзовый котёл, вмещавший в себя шестьсот греческих амфор. Ариант, великий царь Скифии, собрал со всех скифов, кочевых и оседлых, по одной стреле и из сотен тысяч наконечников отлил этот котёл.

Здесь проезжали вездесущие купцы: из Ольвии в города пахарей и великий город Гелон за золотой пшеницей и мехами, и дальше на восток, до самого Урала — за пушниной и золотом. Тут они молили о покровительстве суровых скифских богов и приносили им благодарственные жертвы, вернувшись живыми и с барышом. Побывал здесь грек Аристей из Проконнеса, который добрался до земли исседонов за Уралом, а духом долетел до Царства Солнца на острове среди ледяного моря и почитался на севере как величайший шаман, а на юге — как бессмертный спутник Аполлона. Был тут и другой мудрый грек, прозванный Отцом Истории.

Много богатых даров от многих племён осело в подземельях под святилищем, много мудрости собрали со всего света хранители Экзампея — жрецы из племени авхагов. Но уже четыре века не возносился к небу дым от жертвоприношений, не неслись в хороводе вокруг кургана весёлые сколоты, не звенели священные песни, не покрывали поле вокруг святилища пёстрые шатры. Ненастным осенним днём сарматы царя Сайтафарна, завалив святилище трупами его защитников, стащили с кургана и разломали огромный котёл, разграбили сокровища в подземельях. А потом с гиканьем и свистом плясали под струями дождя, разгорячённые вином и кумысом. Вина хватило на всех — об этом позаботились ольвийские купцы. Старых жрецов перебили: их не продашь на невольничьем базаре в Ольвии. Молодых и здоровых погнали на юг: эллинам нужна сила варваров, а не их мудрость.

Не стало и самого племени авхатов. Тех, кто не погиб под сарматскими мечами, поглотила ненасытная утроба невольничьих рынков. То же стало и с другими племенами; уцелевшие ютились в маленьких городках на днепровских кручах. К ним бежали немногие спасшиеся жрецы. Но у народа, теперь звавшего себя венедами, уже были другие наставники: лесные колдуны, умевшие ублажить хоть лешего, хоть беса косматого, хоть Ягу — всех чертей мать, хоть самого Чернобога. Этим не было дела до Света и Тьмы, до Правды и Кривды. Трудно было устоять перед насмешками: «Ну что, помогли вам ваши светлые боги?» Нелегко было тягаться в колдовстве с теми, кто с чёртом как со своим братом. И лишь самые твёрдые духом смогли сохранить верность Огненной Правде и передать светлую мудрость потомкам.

Всё это знал белый кречет. Он облетел святилище по ходу солнца, опустился в поле у северо-западного входа и вдруг превратился в человека средних лет, плечистого, с широким добродушным лицом и белокурой бородой, в полотняной венедской одежде. Белый плащ и длинные нестриженые волосы обличали в нём волхва. Ещё сверху он заметил, что к святилищу едут два всадника: один по северной дороге, другой по западной. Первый был сармат в белом кафтане и белом плаще, с мудрым спокойным лицом и длинными седыми волосами. Его высокий жреческий башлык увенчивала золотая фигурка крылатого архара. Второй — полный длинноволосый грек в пыльном плаще и шляпе. Ко входу они подъехали почти одновременно. Волхв поднял руку в приветствии:

   — Доброслав, здравствуй! Стратоник, да светит тебе Солнце!

   — Да светит Солнце всем людям! — откликнулся грек и мешковато слез с лошади. — Никогда не любил ездить верхом, да ещё быстро, но чего не сделаешь ради новых знаний. После Геродота здесь, похоже, не бывал ни один образованный эллин. А если и бывал, не написал ни строчки об этом священном месте.

   — Зато ты ради строчки в своей книге отправишься в подземный мир к чертям в гости, — покачал головой сармат. — А ты, Вышата, зовёшь меня по-венедски, чтобы напомнить, чьё это святилище? Мы, степняки, когда-то почитали его не меньше вашего. Так что зови меня и здесь Авхафарном.

Сармат легко соскочил с коня, и жрец, волхв и философ радушно обнялись. Они, казалось, не заметили, как из насыпи в южной части вала бесшумно восстало видение: всадница на вороном коне, в чёрной сарматской одежде. Её чёрный кафтан был расшит множеством золотых бляшек, пояс сиял золотом и голубой эмалью, а на пышных чёрных волосах, падавших на плечи, блестел золотой венец. На гордом красивом лице выделялся хищный ястребиный нос. У пояса всадницы висели меч и колчан, а в вырезе кафтана тускло поблескивал наборный панцирь. Воительница беззвучно спустилась с вала и скрылась внутри святилища.