— Лицемер! — заскрежетал зубами Саул. — Янахан, докажи хоть сейчас, что ты предан мне, а не своему дружку Добиду.

   — Отец, пошли меня в самое опасное место! — воскликнул Янахан, бледнея от возмущения. — Я готов с малым отрядом идти на города безбородых, на полчища «ночующих в шатрах». И любое мгновение я готов умереть за тебя. Но убивать божьих слуг, священников Ягбе, я не могу.

   — Предатель! Ослушник своего отца и царя! — закричал Саул, приходя в бешенство. — И вы все боязливые старухи, а не бойцы, носящие медные доспехи! — Царь повернулся к младшим сыновьям, зятю Адриэлю и другим начальникам войска. — Будьте вы прокляты! Кто перебьёт коварных левитов, тот будет назначен тысяченачальником вместо сбежавшего Добида. Ну? Кто?

   — Я шоглашен, царр, — заявил идумей Доик, выступая вперёд. — Я убью твоих врагов. Прыкажи бэныамынцам мнэ шлушаться.

   — Повинуйтесь ему, — приказал Саул воинам.

Вздыхая и ворча, копейщики последовали за Доиком, который ворвался в беззащитный лагерь. Размахивая боевым топором на длинной рукояти, Доик принялся беспощадно истреблять отчаянно вопивших левитов. Постепенно воины тоже остервенели. Началась дикая, необузданная резня.

Некоторые молодые левиты пытались сопротивляться. Они хватали палки и камни. Выкрикивая священные гимны, бились против одетых в доспехи копейщиков Саула. Четыре смельчака сумели вырвать мечи у воинов. Отражая удары, они ускользнули из окружения и помчались к горам. Меткие стрелы с тонким змеиным свистом поразили троих. Только один юноша добежал до леса и исчез среди зарослей колючего дрока.

Истребив левитов, позвали хмурого Ашбиэля и ужасающегося содеянным Ахию. Саул велел им прочитать положенные молитвы над окровавленными трупами собратьев. Затем, по существующему правилу, их похоронили в пещерах, куда относили тела мёртвых уроженцев Гибы. Всего было убито восемьдесят пять служителей Ягбе, носивших льняной ефод.

Во главе тысячи отборных воинов Доик напал на Номбу. В городе оставались простые ремесленники и землепашцы, а также многочисленные семьи плодовитых левитов.

Бениаминцы ворвались в обитель священников, будто в город самых заклятых врагов. По обычаю древности, исполнять который требовал от Саула первосвященник Шомуэл, были изрублены и растерзаны мужчины, женщины, старики, дети, юноши и девушки, даже грудные младенцы. Мечи Саулова воинства поразили волов, ослов, коз и овец. Их оставили на поживу орлам-стервятникам, грифам, коршунам, волкам и шакалам. Жилища разграбили, забирая самое ценное, а город сожгли.

Переодевшись паломниками, в Рамафаим отправились лазутчики Абенира. Они косвенными путями довели до сведения Шомуэла подробности казни Ахимелеха и уничтожения левитского города.

Первосвященник выступил перед большой группой собравшихся с гневным осуждением царских свирепств над священниками божьими. Однако его осуждение и скорбь выражались только во дворе собственного дома. Поносить царя посреди города или на горе жертвоприношений первосвященник всё-таки не решился.

Позже стало известно, что из всего населения Номбы в живых остался скрывшийся в лесу юноша, сын Ахимелеха, по имени Абитар.

Добид шёл через лес остаток дня и всю ночь, которая вставала перед ним непроглядной стеной. Идти было страшно. Нога могла сорваться с тропинки в глубокую расщелину, острые растопыренные ветви грозили выколоть глаза. Невидимый хищник мог внезапно броситься из тьмы, и не исключалась опасность наступить на ядовитого аспида или «рогатую» гадюку.

Наконец, возникнув изнутри серебристого облака, выплыла бледная луна. Тропинка прихотливо извивалась, обрываясь под тенью скал в бездонную пропасть ночи. Но Добид стремился удалиться как можно дальше от пределов колена Бениаминова, от селений Юды и Дана, где он был легко уязвим для мести царя, мести несправедливой, но понятной. Далеко остались счастье и слава победы над Галатом, над другими врагами. Как в полузабытом сне, брезжило воспоминание о юной страсти смуглой Мелхолы, братская дружба Янахана, приветливые и лестные слова пожилых людей, кокетливые улыбки девушек. Сейчас ему следовало скрываться, точно оленю от безжалостных стрел охотников. Впрочем, теперь у беглеца была в изобилии пища и имелось отличное оружие.

На рассвете он различил переливчатое бормотание ручья. Узкий, бурный поток делал извилистое русло белым от пены, он шуршал в густой тени кустов, словно млечный змей. Далеко слышался дребезжащий крик козерога. Замолк к восходу солнца назойливый плач шакалов.

Добид спустился к ручью. Осторожно, чтобы не оступиться, умылся и с наслаждением пил горстью. Сытно позавтракал освящённым хлебом. Снова впрок напился ледяной влаги.

Ну что ж, следовало продолжить путь в сторону пустынных равнин, в сторону вечно плещущей прибоем Великой Зелени и цветущей страны за горой Кармил — страны высокобашенных городов пелиштимских князей.

Ближе всех, у края пустыни, стоял крепкостенный Гет. Кажется, его возвели когда-то те же люди, которые создали потом далеко на севере великую державу хеттов (гетов). Но, по слухам, доходившим до бедного Бениамина и захолустной Юдеи, эта держава уже распалась, её захватили пришлые племена. А всё из-за распрей хеттских князей и несогласия среди воинственного народа. Такие же междоусобия часто происходят среди правителей пелиштимских городов. И это счастье для Эшраэля, для других людей Ханаана и Заиорданья. Если бы пеласги были дружны между собой и управлялись единым царём, сопротивляться им не решился бы никто в здешних местах. Хананеи называют их иногда народ «рош», что означает либо «светлые» (среди пелиштимцев много светловолосых), либо «красные» — то есть кровавые, непобедимые бойцы.

Пробираясь между колючих зарослей, прыгая с камня на камень, карабкаясь по кремнистым откосам и обрывистым скалам, Добид мысленно рассуждал о своей жизни, то по воле бога возвысившей его, то превратившей в бездомного бродягу, бегущего от расправы. Однако мудрецы советуют праведным и богомольным «Будь в этом мире, как странник в пути, не создавай прочно! жилище, не копи богатства и на душе у тебя будет спокойно».

Несмотря на бескорыстие и послушание, он всё равно обречён стать жертвой обезумевшего царя либо... Вспомни, о чём говорил ширококрылый прекрасный ангел. И вот сердце твоё утратило кротость, оно неистово и отважно. Ты, возможно, достигнешь высот власти и долговечной славы. Это не придумано тобой, а предопределено отцом миров, хозяином всякого существа на земле.

Приблизительно так рассуждал юный Добид обо всех этих высокоумных, сложных и неверных вещах, держа путь в страну белокурых пеласгов. А почему у него, эшраэлита, хебрая, тоже белокурые волосы? Ведь никто из братьев на него не похож. Сам он не напоминает ни отца своего, остролицего, с синими щеками, крутокурчавого, как чёрный овен, ни на мать, горбоносую, темнокожую дочь Юдеи. Может быть, когда-то в незапамятные времена ворвавшийся в шатры ибрим синеглазый насильник в шлеме с красными перьями овладел девушкой, закатившей в ужасе агатовые очи трепетной газели. Прошли века, и вот юдейский пастушок Добид сияет на солнце червонно-золотой головой.

Горы стали сужаться, синея узкими ущельями и продолжаясь чередой волнообразных холмов, поросших жёсткой травой. В укромной пещере Добид спрятал большой меч Галата, при сыпал тайник щебнем и сделал опознавательный знак особым расположением трёх белых камней. Он собирался забрать меч в нужное время, надеясь на свою безошибочную память. Впереди виднелась суровая, каменистая страна. Солнце пекло нестерпимо, холмы в этих местах были тысячелетиями истоптаны подошвами прошедших здесь племён и народов.

Возникла наконец дорога со следами скотьего навоза, а на ней путники, сидевшие на ослах и в повозках, запряжённых мулом. Всё больше оказывалось пеших странников: хананеи, идумеи и арамеи двигались группами и в одиночку. Люди бедные, истощённые голодом. Головы их были обвязаны серыми тряпками, чресла прикрывали грязные и рваные набедренники. Они редко переговаривались и не отвечали на вопросы.