Шомуэл провёл ладонью по лицу и бороде, прошептал краткое моление. Сама по себе крыса не могла быть знаком беды, если только это не гнусный оборотень какого-нибудь хананейского божка. Однако осложнения или новые хлопоты в управлении вечно недовольными людьми Эшраэля она могла предвещать.

Судья в полном одиночестве проследовал через три пустых комнаты и спустился на первый этаж, под свод хранилища Скинии и Ковчега со скрижалями пророка Моше. Шомуэл начал с обычного: возжёг по углам семь светильников. Согнувшись, вошёл в шатёр и приступил к бормотанию шёпотом заклинаний и молитв, которые он запомнил с детства, ещё служа мальчиком у первосвященника Илия. Через значительное время, по мере его учащающегося бормотания, он почувствовал, как тело его покрылось потом, а волосы на голове захолодели от священного ужаса. Он уже не шептал, а говорил довольно громко, убыстряя произношение молитвенных слов, и почти выкрикивал иногда отдельные отчётливые призывы «О, Шаддаи!.. о, Элохим!.. о, Адонай!.. о, Аваоф!» и, наконец, «о, Яху! О Ягу! О, Ягбе!». Шомуэл распростёрся на полу, обхватил голову руками и зажмурился. Он ждал пришествия бога.

Вдруг тёплое, наполненное непреодолимым ароматом преображение воздуха пронеслось по вместилищу Скинии. Светильники погасли. Наступила полная тьма, но распространилось странное золотистое свечение, исходящее неизвестно откуда. Шомуэл поднял голову.

Бог Ягбе сидел перед ним на своём чёрном камне — невидимый, (им шумный, но ощущаемый всеми пятью чувствами: зрением, которое постигало неземной свет; слухом, до которого должны были доходить божественные назидания; осязанием — ощущение кожей он о самого подвижного, преображённого воздуха; обонянием, тоже воспринявшим не имеющий названия божественный аромат. Во рту же был солоноватый вкус крови. Ягбе разрешил выбрать царя и повелел объявить о царских правах народу Эшраэля.

Утром, как только край солнца показался над дальними холмами, в доме Шомуэла началась подготовка объявления воли Ягбе.

Совершив по ритуалу омовение, главный судья (он же верховный жрец) вышел к ожидавшим его на плитах двора. Они стояли пятёрками — от каждого родового колена, переодетые в чистую одежду, принаряженные, умастившие розовым маслом полосы, бороду и усы.

Два помощника Шомуэла раздвинули вначале покров из бараньих кож, красных и синих. Потом уплыли в стороны узорчатые массы искусной работы с загадочными фигурами херувимов.

Тут же справа и слева зазвучали жильные струны и струны из серебро-бронзового сплава египетских арф. Забренчали бубенцы но краям бубнов, и молодые руки отчётливо ударили в натянутую тучную кожу. Сухо защёлкали трещётки, ритмично брякнули тимпаны. Двадцать девушек в красных длинных рубашках с венками из белых лилий слева и столько же юношей в более коротких синих рубашках справа запели одновременно гимн Ягбе, играя ни музыкальных инструментах.

Для служения в святилище Шомуэл надевал великолепные одежды. Он появился в белой до пят рубашке из тончайшего льна; поверх рубашки надевалась фиолетовая туника до колен, а поверх неё голубая верхняя риза, подол которой нежно вызванивал пришитыми золотыми колокольчиками. Из-за этого каждое движение первосвященника сопровождалось тихим звоном. На груди его переливался наперсник из золотого шитья по голубой и червлении ткани и сверкали прикреплённые к наперснику двенадцать драгоценных камней, по числу колен Эшраэля.

Сопровождаемый пением хоров и звуками музыкальных инструментов, Шомуэл совершил служение богу Ягбе с необычайным рвением и страстью. От его громогласного пения, торжественных возгласов, проникновенных молитв гости испытали чувство восторга, преклонения и радости.

Юноши и девушки на возвышениях по обеим сторонам от Шомуэла вместе с пением пускались в пляс. А он стоял между ними, потрясая своим посохом и поводя плечами, словно тоже готовый весело плясать. Старик из Галаада и ещё несколько человек опустились на колени и плакали от умиления.

Потом привели пять белоснежных агнцев. Их распластали, зарезали на бронзовом жертвеннике, а кровь слили в серебряный таз. Положили душистые ветви и отборные дрова. Огонь охватил жертву со всех сторон и лизал её ярко-оранжевыми языками.

Торжество разогрело и разъярило все сердца. Гости поднимали руки к небу, призывая покровительство Ягбе. Находились и такие, что ударяли себя в грудь кулаком, либо пытались достать ножи и пустить себе кровь. Но помощники Шомуэла следили за теми, кого обуяла столь безумная отвага во имя бога, и помешали им причинить себе вред. «Вот царь наш,— сказал один гость из колена Данова, указывая на вдохновенного Шомуэла в его роскошном облачении, — жалко, стар он».

Когда пение и музыка прекратились, состоялось принесение жертвы. Люди, находившиеся во дворе, перестали раскачиваться взад-вперёд. Они начали посматривать вокруг другими глазами, трезво оценивавшими происходящее. И тогда некто Ямин Бен Хармах из Эфраима, а эфраимиты, люди кичливые, любящие к своему имени присовокуплять имя отца, а то и деда, если не прадеда... так вот этот Ямин, человек крупный, мясистый, с толстым носом и пухлыми губами, с огромной бурой шерстистой бородищей шире плеч, причём недостаточно свободная одежда подчёркивала, что и бедра его на много обширней груди, как у тучной женщины... итак, этот разъевшийся, неприличный, какой-то слишком уж животастый и задастый Ямин спросил главного судью по-деловому, тоном скучноватым и, пожалуй, требовательным:

   — Так что же, наш господин и судья, тебе объявил сегодня ночью Ягбе, бог Абарагама, Ицкаха и... — тут толстяк Ямин почему-то споткнулся и замялся.

   — ...Яакова... — подсказал ему дотошный желтовато-сивый старик из Галаада.

   — Ну да, Якуба, — подтвердил, произнеся по-своему, эфраимит. — Что тебе он объявил в ответ на просьбу людей Эшраэля поставить над ним царя?

Главный судья Шомуэл молча взглянул налево и сделал знак рукой. Девушки, нечаянно брякая бубнами, шелестя длинными токами, исчезли с приглушённым хихиканьем. Потом Шомуэл посмотрел в правую сторону, кивнул. Юноши в синем тоже быстро ушли, оставив у присутствующих чувство какого-то невнятного сожаления, а также запах молодого пота. Жестом беспрекословного повеления Шомуэл удалил разодетых в пёстрые ткани посторонних. С плоских крыш, обрамлявших двор, пропали женщины, смотревшие сверху на священное торжество.

   — Приблизьтесь, братья мои, — потухшим голосом произнёс главный судья. Он надеялся сегодня на чудо, однако видел теперь, но надежда его теплилась напрасно. Они подошли совсем близко и стали полукругом, поглаживая бороды, переглядываясь, опираясь поудобней на свои посохи.

Едва преодолевая раздражение, Шомуэл воскликнул:

   — Слушайте же слухом своим и приклоните внимание к последующим словам, ибо они не мои, а божьи. И сказал мне господь: прими голос народа. Не тебя отвергли они, а меня, чтобы я не царствовал над ними. Объяви им права царя, они следующие. Сыновей ваших царь приставит к колесницам своим возничими и копьеносцами и гонцами. Он назначит их у себя тысячниками и пятидесятниками. Тысячники будут отвечать за всё войско, а пятидесятники будут обучать воинов и отвечать за их готовность к войне. Он заставит сыновей ваших возделывать его поля и жать его хлеб, а в свободное время делать оружие и упряжь для колесниц. А дочери ваши будут составлять масти и благовония для его жён, и варить кушанье, и печь хлебы, и доставлять съестное слугам, и стражникам, и управителям, и советникам его — и неизвестно, вернутся ли они чистыми от тех людей. А лучшие поля ваши, и виноградники, и масличные рощи, и сады с плодами он возьмёт и отдаст своим приближённым. Он возьмёт у вас ослов и употребит на свои дела, и поставит к своим перевозкам и работам. От мелкого скота царь возьмёт десятую часть для своих слуг и стражников. И юношей ваших лучших он поставит на работы и службы, и заберёт, если понадобится ему, рабов и рабынь ваших... И сами вы будете ему рабами! И застонете тогда от притеснений царя, которого вы избрали себе! Но господь не станет внимать вашим жалобам и мольбам, о несчастные мои братья!..