— Мы тут с Ламбертом слушали последние известия. Говорят о чем угодно, обо всем на свете — о войнах, о вооружениях, о новых ракетах, о новых ядовитых газах, о коммунистической угрозе, о пожарах, ливнях, о последних достижениях в области науки, но… ни слова о преступности в нашей стране… Как будто если мы будет об этом молчать, то она сама по себе пойдет на убыль и постепенно исчезнет совсем! Никому нет дела до убийств, изнасилований, грабежей, которые в одном Нью-Йорке совершаются чуть ли не ежеминутно. Подумайте, ну какое им дело до какого-то Ингелоу? А между тем его убивают прямо на сцене перед сотнями свидетелей. Вот вам и нравы, о которых мы так любим поговорить! Почему?

— Сила привычки, — объяснил Базиль. — Что-то вроде любимого «хобби» наших руководителей, которые трубят всему миру о высоких нравственных стандартах американского общества.

— О, нравственность, каких только преступлений не совершено под прикрытием твоего высокого имени!

Фойл встал и кисло поздоровался с Базилем.

— Ваша блестящая догадка о ручке ножа никуда не годится. Взгляните. Вот данные проведенного анализа. Они могут вас заинтересовать.

Базиль бросил короткий взгляд на донесение Ламберта. «Хлорат натрия… хлорат калия… в ничтожных количества х…»

Он повернулся к Ламберту.

— О чем все это говорит, по вашему мнению?

— Видите ли, как хлорат натрия, так и калия — это составные части человеческого пота.

— Ясно, что пот всегда содержит соль, как и слезы! — подтвердил Фойл и укоризненно посмотрел на Базиля. — Потеря соли через потоотделение является причиной солнечного удара. А вы утверждали, что состав, оставленный преступником на ручке, должен быть сладким.

— Если вы потрудитесь внимательнее прочитать мое донесение, — вмешался Ламберт, — то увидите, что я обнаружил там еще и глюкозу! Глюкоза, как это ясно любому младенцу, и представляет собой сахар, и всю ситуацию очень просто объяснить: ручку ножа снимала рука вспотевшего человека, который до этого имел контакт с каким-то сахаристым веществом. Пару раз мне удалось почувствовать странный слабый запах, когда я нюхал нож, что-то вроде печеного яблока, но чем такой запах вызван, объяснить невозможно, так как запах едва уловим, а у запаха нет химических ингредиентов.

— Но нам-то от этого какая польза? — спросил Фойл. — Любой человек мог прикоснуться к сахару. Может, это был даже просто мармелад, а поэтому вы и почувствовали слабый запах яблок.

— Видите ли, — как бы размышляя, неуверенным тоном начал Ламберт, — это не обычный яблочный запах. Если говорить обобщенно… что-то похожее на фрукты, может, фруктовый сахар…

Базиль посмотрел на инспектора.

— Располагаете ли вы еще какими-то более надежными материалами?

— У нас их целая куча, но нет ничего существенного, — ответил Фойл. — Начнем с того, что вряд ли вас удивит. Ванда Морли — это сценическое имя. Ее настоящее имя — Вильгельмина Минтон. Родилась в Рочестере в 1930 году, значит ей сейчас сорок два года. Посещала среднюю школу, но затем убежала из дома и примкнула к бродячей труппе актеров в возрасте пятнадцати лет. Ее отец был мастером на какой-то фабрике, кажется, по производству клея… Он сообщил в полицию об ее исчезновении, но розыск ничего не дал. Судя по всему, ей жилось несладко в течение двенадцати лет, когда ей приходилось выполнять любую черную работу в театре. Затем она выступала в эстрадных представлениях в Чикаго, была статистом в Голливуде. Пела. В возрасте двадцати восьми лет получила первую маленькую роль в какой-то комедии, поставленной Мильхау на Бродвее. Спектакль не имел успеха, но ее игру отметили критики. Через три года она стала «звездой» и с тех пор неразлучна с Мильхау. Может, вначале у нее что-то было с продюсером и он проталкивал ее вверх по лестнице. Я, право, не знаю, — строго добавил инспектор.

— Ну а что известно ФБР об остальных?

— Родней Тейт — абсолютно иной тип. Это его настоящее имя. Он родился в Бостоне, где посещал небольшую частную школу, а затем поступил в Гарвард. Он там посещал все курсы по драматическому искусству, играл во всех любительских спектаклях, появлялся на представлениях во всех клубах. Закончив университет, он стал преподавателем французского языка и работал учителем около года. Но такая жизнь ему скоро надоела, и он окончательно перешел на сцену. Семья была в ужасе от его решения. Но друзья убедили его в том, что у него большой талант, хотя актеры старого поколения, которые видели его в турне по стране и здесь, в Нью-Йорке, утверждают, что ничего у него нет, что он играет на сцене самого себя, что не видит за лесом деревьев и т. д.

— Ну а Леонард Мартин?

— Ох, — вздохнул инспектор и задумался.

— О нем я ничего прежде не слыхал, но, по мнению профессиональных театралов, он — актер высокого уровня и стал бы уже давно «звездой» первой величины, если бы неожиданно не исчез с поля зрения год назад. Судя по всему, он из старинной театральной семьи. Его мать с отцом играли когда-то Шекспира, и он, по слухам, родился в артистической уборной за сценой во время представления «Макбета». Будучи еще мальчиком, он играл всевозможные роли и на сцене впервые появился в трехлетнем возрасте. Вероятно, он никогда не учился в школе, и у его родителей было немало столкновений с полицейскими из-за этого. Он, конечно, может быть человеком необразованным, но умеет играть. Свою первую настоящую роль он сыграл в пьесе «Этот обольстительный дьявол». Все сходили с ума, но пьеса мне показалась дерьмом. Как бы там ни было, Леонард Мартин заработал на ней себе имя, сыграл кучу ролей: стариков, юношей, добряков, злодеев, честных людей, мерзавцев. Сэм Мильхау говорит, что Леонард действительно хороший актер и мог даже стать великим, если бы только публика доросла до его игры, а он сам подрос бы сантиметров на восемь. Маленький рост позволял ему играть и роли пятнадцатилетних мальчиков в двадцать лет и в тридцать, но теперь ему за сорок, и не все так просто теперь удается, несмотря на его бесспорный талант. Всего бы он мог добиться, стать «звездой» театра в национальном масштабе, если бы не его годичное исчезновение после того случая в Чикаго.

— Какого случая? — спросил Ламберт.

— Он был замешан в одном неприятном дорожном происшествии и просидел около года в тюрьме за неумышленное убийство, которое он совершил под чужим именем.

— Надеюсь, вы все выяснили у своих чикагских коллег? — спросил Базиль. — Есть ли какие-то сомнения в его виновности?

— Никаких. Была убита маленькая девочка. Через пять минут, когда его задержал полицейский на мотоцикле, Мартин сидел за рулем. Задержавший его полицейский на суде показал, что Леонард якобы находился в нетрезвом состоянии за рулем… Это усугубило его вину… Хотя он это и отрицает.

— Мне кажется несколько странным такое безапелляционное утверждение, что Леонард находился за рулем в нетрезвом состоянии. Никакой экспертизы не было проведено. Суд поверил показаниям полицейского. Присяжные его поддержали. Здесь все не так просто. Кроме того, на меня он не производит впечатление человека, способного сесть за руль в нетрезвом состоянии. Как вы заметили, он это отрицает.

— А я и не утверждаю, что у него такая привычка, — возразил Фойл. — Возможно, он и не напивался до чертиков, просто глотнул лишний стаканчик виски с содовой. Ведь все водители, попавшие в руки полиции, утверждают, что были трезвы как стеклышко, если только не напьются до лишения дара речи… Мне кажется, ему просто не повезло — такое может случиться с каждым. Трудно быть осторожным, когда тебе неожиданно лезут под колеса.

— Ну а что вы скажете о Мильхау? — спросил Ламберт. — О нем есть какая-то информация?

— Ничего особенного. Родился на Ист-Сайде и достиг Бродвея через различные «левые» представления на Кони-Айленде. Хороший бизнесмен. Его постановки критики часто разносят в пух и прах, но он вряд ли теряет от этого деньги. Он утверждает, что нюхом чувствует, какая пьеса принесет деньги, а какая нет, так как когда он ее читает, то у него на загривке возникает какая-то особая дрожь, по которой он все и определяет.