Его называют летучей мышью, появившейся прямиком из ада. Никто никогда не осмеливался перечить ему. Никто не посмел ослушаться его и остаться в живых, чтобы поведать свою историю. Никто, кроме меня. Но это было очень давно, когда мне нечего было терять.

Я знаю, что я никогда не вернусь к той жизни. И я совершенно отчетливо понимаю, что мне нужно сделать. Не будет никакой войны за территорию, пока я жив. Я неторопливо взвешиваю все варианты, всю ситуацию, которая может в дальнейшему сложиться по-разному. Я понимаю, что любой вопрос необходимо решить мирно. У нас слишком долго было всего лишь шаткое перемирие.

Вдалеке я вижу яхту, люди загорают на палубе, одна женщина стоит в бикини, рукой заслонив глаза от полуденного солнца.

Она начинает махать мне. Я перестаю плыть и оборачиваюсь, глядя на пляж. Я мог бы поплыть дальше, но я вижу Лили, стоящую у самой кромки воды. Я не вижу ее лица, но чувствую, что она напряжена и внимательно смотрит в мою сторону, беспокоясь обо мне. Я переворачиваюсь и начинаю плыть обратно к ней. Как только я опускаю ноги в песок, она бежит ко мне, ничего не говоря, всего лишь крепко обнимая.

— Мне так жаль. Я никогда больше не буду ставить свой телефон на беззвучный режим, — почти рыдает она.

Я поднимаю ее на руки из воды и кладу на песок. Море восстановило мои силы, но ее же сделало напряженной и испуганной. Ее глаза широко распахнуты и такие яркие. Я кладу свою ладонь между ее бедер, такие теплые и шершавые от песка. Солнце светит сверху на нас, согревая мне спину. Соленые капли падают ей на лицо, добавляя прекрасный золотой оттенок. Ее соски на вкус стали солеными, когда я ласкаю и покусываю их. Она притягивает мои бедра к себе, желая большего. Я с такой силой вхожу в нее, наше соединение бешенное, настойчивое и дикое. Это превосходное траханье, мы не обращаем внимание ни на морской бриз, ни на солнце, ни на скалы.

Мы одеваемся и направляемся вверх по лестнице, держась за руки. Я никогда не чувствовал себя так близко к другому человеку. Потом звонит Доминик, и я ловлю себя на мысли, что мне опять придется смывать кровь со своего тела.

Лили

Опускаются сумерки и из всех уголков поднимаются ночные ароматы. Все живое — трава, деревья, цветы, люди — все раскрывают свой собственный запах ночью успокаиваясь.

И эта уйма запахов окружает нас, пока мы сидим в ресторане под открытым небом, куда меня привез Джек. Я поднимаю бокал с вином и отпиваю глоток. Вино отлично охлажденное, я даже слизываю капли с запотевшего стекла, у них свой собственный вкус. Я поднимаю глаза, он пристально наблюдает за мной, и от этого я краснею.

— Расскажи мне о своем детстве, — прошу я, чтобы скрыть как-то свою бестактность.

— Пока не умер мой отец... я был счастлив, хотя у нас все время не хватало денег, потому что он был неисправимым игроком. Я помню, как моя мать бесконечно жила в долг, даже с мясником, который продавал ей самые дешевые куски мяса, но несмотря на это, мы были настоящей счастливой семьей.

Я смотрю на него с удивлением, потому что он открыто признается, что его отец был профессиональным картежником. И в его словах нет осуждения, нет злости и нет ощущения, что он чего-то был лишен, только странная и впечатляющая верность семье.

— А что насчет тебя? Каким было твое детство? — спрашивает он.

Я тщательно выучила, почти назубок, всю свою историю (отец алкоголик, забитая мать, весь рассказ, боль от которого я даже чувствую до сих пор под кончиками пальцев), но я понимаю, что не могу произнести ни слова. Я не хочу ему лгать! От неожиданности я моргаю. Какого черта? Я собираюсь испортить мое первое задание, это явно заставит его насторожиться.

— Я расскажу тебе о своей семье в другой раз, — говорю я, и желая отвлечь, протягиваю руку и касаюсь его пальцев, он тут же сжимает мою руку.

Я смотрю на наши сплетенные пальцы и во мне поднимается старая, назойливая боль, когда я был безумной, и она съедала меня до костей. Я начинаю сердиться на нее, чувствуя себя такой жалкой, сентиментальной дурочкой. Я сижу здесь, но я на самом деле не я. Этот мужчина никогда не сможет стать моим. Он никогда не разделит со мной мою настоящую боль. Я нахожусь здесь исключительно, чтобы проделать свою работу. Я здесь, чтобы уничтожить его, а не стремиться к нему, как влюбленная девица. Я здесь, чтобы спасти других людей, сыновей и братьев от смерти от таких людей, как он. Я смотрю на него снизу-вверх.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

На этот раз я не позволяю себе окончательно раствориться в собственном горе. В этот раз я наконец-то узнаю саму себя. Вот так просто и красиво. Я не растеряюсь и не сойду с пути, потому что сильная. Я смогу это сделать. Я улыбаюсь, сжимая свое сердце и говорю:

— Я в порядке. Ты хотел узнать о моей семье? Позволь я расскажу тебе о них. Мой отец был алкоголиком, не уверена, жив ли он еще. Моя мать была забитой, слабой женщиной. Она позволяла избивать ее и меня, когда мне исполнилось пятнадцать, я сбежала.

— Прости, — тихо говорит он, и начинает поглаживать внутреннюю сторону моего запястья. Движения такие нежные и ласковые, и внезапно у меня появляться желание разрыдаться.

— Прости, что спросил, — говорит он.

Я смотрю на него, у него такое заботливое выражение лица, нежное. Ох, вот вам и ирония. Он думает, что я расстроена из-за того, что вспомнила свое прошлое. Это заставляет меня почувствовать себя еще хуже. Я отрицательно качаю головой.

— Все нормально. Ты сказал, что хочешь приехать сюда, чтобы подумать. Тебе удалось?

Его глаза темнеют.

— Да, но боюсь, что мои планы перевернули с ног на голову.

— Что ты имеешь в виду?

— Мой брат Доминик, ты с ним еще не знакома, так ведь?

Я отрицательно качаю головой.

— Он немного вспыльчивый. Он напился и отправился в один из клубов Пилкингтонов и вызвал Билли Джо Пилкингтона на кулачный бой.

— О, Боже! Но как он пьяный перевернул все твои планы?

— Билли Джо Пилкингтон — животное. Если он будет сражаться с моим братом, то серьезно покалечит его. Я не могу этого допустить, поскольку я глава семьи и несу за семью ответственность. Я буду драться от имени семьи Иден. Возможно, это положит конец этой глупой вражде.

Я смотрю на него в ужасе.

— Это настоящее варварство. Никто уже не сражается в кулачном бою, чтобы урегулировать спор. Сейчас двадцать первый век.

Он выглядит слегка обиженным, но его голос звучит совершенно спокойно.

— Кулачные бои — это благородное и гордое занятие. Для нас, кочевников, являются самым важным аспектом жизни. Моя мама, братья и моя жена, а также дети являются самыми важными в моей жизни. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить их.

Когда он говорит «моя жена» я замираю, мои внутренности сжимаются от ужаса. Меня так потрясают его слова о другой женщине, его жене. Я испытываю острую боль, которая становится все острее и сильнее, и я не могу ее игнорировать, понимая, что для него это все мимолетное увлечение. Какой же глупой я была. Конечно он жениться на другой женщине и будет собственнически ее обнимать. А я выброшу к тому времени, все атрибуты моего настоящего задания, и исчезну из его жизни и буду жить своей настоящей. И ко мне приходит озарение. Может, к тому времени он будет за решеткой и этому поспособствую именно я.

Благодаря мне этот замечательный мужчина будет за решеткой.

Я чувствую боль в животе, мое тело не хочет, чтобы я предавала его. «Ты офицер полиции в первую очередь», — слышу я голос Робина у себя в голове.

Я хватаю бокал и делаю большой глоток вина, которое попадает не в то горло, и я начинаю кашлять и задыхаться. Он поднимается из-за стола и опускается на корточки передо мной, с беспокойством интересуясь в порядке ли я. Я опускаю на него глаза, испытывая настоящий шок. Никто не будет делать такого, наоборот, все будут беспокоиться, что подумают о них окружающие люди, и только его одного это совершенно не волнует. Честно говоря, ему насрать, что думают о нем другие, и от этого, я сжимаю руки с яростью.