Кажется, всю церковь обыскал Венька и начал было уже сомневаться в том, что узелок именно здесь, в храме. Перепрятал его Мишка, зарыл в землю, и лежит он теперь в земле, догнивает, тускнеют ордена и медали Петра Савраскина, и никто на свете не знает того места. Нет, никогда не узнать Веньке тайны Мишки Башарина.
Венька стоял на колокольне, смотрел вдаль, на синие далекие ели, на неподвижные, словно сделанные из мрамора, речки, на яркие желтые поля. Он отчаялся, устал, ему вдруг захотелось все бросить. Какое, в конце концов, ему дело до белого узелка, до Мишкиной тайны! Жил он без этой тайны и дальше будет жить. Но припомнились вдруг Веньке фронтовые теплые письма Степана Ивановича, рассказ бабки Агнюши. «Красным солнышком» звали Савраскина. Видно, добрый он был человек. Тоскливые, ждущие глаза Настасьи Башариной припомнил, и ему сделалось стыдно.
— Я дал клятву! — вслух произнес Венька.
Он решил еще раз проверить, прощупать каждую выемку, каждый выступающий кирпич, а уж если снова ничего не найдет, будет искать и на чердаке башаринского дома, и в амбаре, и под тяжелыми валунами. Он всю землю перероет, все тайники перекопает, но найдет белый узелок! Нет, он уже не может жить так, как жил раньше. Он знает о Мишке Башарине то, чего не знают другие, и темное предчувствие какой-то несправедливости недаром стучится ему в сердце. Где он, белый узелок?
Венька сделал несколько шагов вниз по лестнице и зашел в глухую камору, напоминающую каменный мешок. Он зажег фонарь и обошел камору вдоль стен. Пахло древней пылью и сухим деревом. В одной из стен Венька заметил углубление, похожее на окно овальной формы. Вероятно, когда-то здесь действительно было окно, но позднее его замуровали, покрыли штукатуркой, которая в иных местах отвалилась, оголив крепкие коричневые кирпичи. Венька ощупал углубление, нажал посильнее, и порядочный кусок штукатурки с грохотом свалился на мраморную плиту пола. Венька припомнил, что Мишка, по словам матери, был сильный. А быть может, он был и высокий, выше его, Веньки? Но если он был выше ростом, то и дотягиваться руками мог дальше. И как такая простая мысль не пришла в голову раньше? Венька подобрал несколько кирпичей, валявшихся на полу, поставил их стопкой, встал на них и начал шарить рукой в углублении. Ему показалось, что руку лизнула прохлада, слабый ветерок. Венька застыл с неподвижно вытянутой вверх рукой. Так и есть. Снова легонько подуло. Мальчик шевельнулся, ноги соскользнули с кирпичей, и, инстинктивно цепляясь за какую-то выемку, Венька упал на пол. Фонарик выпал из рук, откатился в сторону и мгновенно погас. Зашуршало что-то в темноте, тяжело упало, и сразу потянуло сверху свежестью. Венька вскочил, вытащил коробок спичек, чиркнул, но пламя моментально задуло. Тогда Венька ощупью соорудил возвышение, поднялся на него, снова зажег спичку, заслоняя пламя ладонью, и увидел, что вывалился один из кирпичей, которыми было замуровано окно. Осыпая себя щебенкой и густой пылью, Венька начал шарить в углублении. Нащупал что-то жесткое, круглое, потянул к себе и, прыгнув с возвышения, прижимая находку к груди, выбежал из каморы.
В руках он держал берестяной туес, в каких деревенские хозяйки до сих пор хранят соль, сахар и крупу. Туес потрескался от времени, побурел, на круглых боках его виднелись водяные разводы. Венька поднялся на колокольню, открыл туес, и руки у него дрогнули: в туесе лежал белый узелок. Венька вытащил узелок, развернул… Три медали, орден, солдатская пилотка с красной звездочкой и тетрадь. Венька перебрал медали, погладил орден, вытер звездочку о рукав, потом открыл тетрадь. Веером вылетели из тетради фотографии. Венька подобрал их и пригляделся. Это были фотографии одного и того же солдата, круглолицего, улыбающегося, с веселыми насмешливыми глазами. Венька сложил фотографии, перевернул первую страницу тетради. «Дневник Михаила Башарина», — прочел он.
Венька подошел к краю колокольни, посмотрел вниз, потом присел в угол колокольни.