АЛИСИЯ

Вы что, так ничего и не поняли? Я не хочу быть бабушкой, я хочу по-прежнему иметь возможность стать матерью! Похоже, вы не понимаете значения материнства для женщины.

ВИТТОРИО

Понимаю.

АЛИСИЯ

Нет, не понимаете. С самого начала разговора вы нисколько мне не сопереживаете. Я прекрасно вижу, что вы ничего не чувствуете, держитесь отстраненно. У вас с вашей женой будут дети, да? Она тоже беременна? Потому-то вам так неловко…

ВИТТОРИО

Моя жена не беременна, она не хочет ребенка.

АЛИСИЯ

Этого не может быть, это как «темный свет» у поэта, такого не бывает, так не бывает, чтобы женщина не хотела ребенка… это…

ВИТТОРИО

Вы ошибаетесь, Алисия, так бывает.

АЛИСИЯ

Нет, так не бывает, и я бы на вашем месте забеспокоилась, ваша жена что-то скрывает от вас, вам бы следовало…

ВИТТОРИО

С моей женой все в полном порядке, благодарю вас, Алисия, вы – не стандартная мерка для женского рода, и, кстати, постарайтесь не обобщать, когда рассказываете, лучше в любом случае говорить «я», может, вам будет не слишком удобно, но так правильнее. Вам кажется, будто вы оплакиваете всех, будто защищаете «дело женщин», для вас это едва ли не гуманитарная миссия. Но позвольте сказать, что в действительности вы оплакиваете только себя, ваши слезы принадлежат вам одной, никто больше за этим не стоит. Многие женщины вашего возраста счастливы, не все думают так же, как вы, – расстаньтесь с иллюзиями… Вы пытаетесь оправдать свой гнев количеством «пострадавших», но это опять-таки только ваш гнев, только ваше горе. Повторяю: многие женщины вашего возраста счастливы. Если вы это усвоите – сделаете большой шаг вперед. Жизнь не останавливается, Алисия, и те, кто хочет остановить ее ход, к сожалению, неизменно проигрывают. Речь идет всего лишь о неприятном периоде, через который надо пройти. Сейчас вам кажется, что для вашего бывшего мужа все возможно, а для вас все возможности закрыты, но потерпите немножко – и все уладится. Вы охотно впадаете в уныние и роняете горькие слова, но посмотрите реальности в лицо: почему-то вовсе не все ваши сверстницы скучают подобно вам. Чтобы разделаться со скукой, Алисия, вам бы не ребенка надо было потерять, а деньги. Простите.

АЛИСИЯ

Вы правы, пора оплатить сеанс, но вы могли бы указать мне на это более вежливо.

ВИТТОРИО

Я совершенно не на это хотел вам указать.

АЛИСИЯ

Разумеется, именно на это.

ВИТТОРИО

Ошибаетесь, Алисия.

АЛИСИЯ

Да, я ошиблась. Знаете в чем? Мне ни в коем случае не следовало заводить об этом разговор с вами, с мужчиной. Я должна была подумать об этом раньше. Всегда надо выбирать психоаналитика своего же пола.

Ева Мария смотрит на свое отражение. Приближается к зеркалу. Проводит по лицу руками. У дочери был ее нос и ее разрез глаз, цвет другой, а разрез – ее. И у Стеллы тоже была ямочка на подбородке, такая глубокая – вишневая косточка поместилась бы. У себя Ева Мария эту ямочку никогда не любила, но у Стеллы, когда та была ребенком, она всегда казалась милой, очаровательной, а когда повзрослела – даже и красивой. Парадокс материнства: именно ямочка нравится сейчас Еве Марии в собственной внешности больше всего. Ева Мария снова приближается к зеркалу. Ее пальцы двигаются. Щеки. Шея. Кожа увядает, это правда. И правда, что она перестала себя видеть. Ева Мария кладет обе руки на бортик раковины. Не отрываясь смотрит на свое отражение. Открывает зеркальную дверцу шкафчика в ванной. Достает маленькую косметичку, когда-то белую, теперь слегка пожелтевшую. Вынимает тушь для ресниц. Пробует накраситься. Привыкнув плакать, она отвыкла от макияжа. Тушь засохла. Ева Мария сдается. Но не совсем. Проводит по губам помадой. Смотрится в зеркало. На этот раз она рассматривает не ямочку. И не нос. И не разрез глаз. И она не оценивает результат, не надувает губы, даже не улыбается. С первого раза всего не сделаешь, это невозможно. Ева Мария закрывает маленькую косметичку, когда-то белую, теперь слегка пожелтевшую. Слушает звук, с которым ползет молния. Ее ненакрашенные глаза блестят. У Евы Марии свидание с Витторио. Она порадует его тем, что сумела найти.

– «Я должна была подумать об этом раньше. Всегда надо выбирать психоаналитика своего же пола».

Ева Мария произносит две последние фразы с пафосом. Как плохая актриса, добавляет выразительности там, где и самого текста вполне достаточно. У Евы Марии пересохло во рту, оттого что она так долго читала. Помады на губах уже не видно. Ее съели слова. Ева Мария собирает отпечатанные на машинке листки. Смотрит через стол на Витторио. Ждет, как ребенок, что ее похвалят. Витторио невольно улыбается. Должно быть, это нервное.

– Алисия – отчаявшаяся женщина. Она не убийца.

– Но мне кажется, убить – это и есть предел отчаяния.

Витторио качает головой:

– Не всегда. И тем более не в ее случае.

– Да она только и говорит, что о своей ненависти к молодым женщинам, она то и дело вспоминает вашу жену! Последний сеанс хорошо показывает, на что она способна.

– Алисия тогда попросту воспользовалась Лисандрой как предлогом, чтобы излить душу. И сказала все, что хотела сказать. Поверьте, до Лисандры как таковой ей не было ровно никакого дела. Но вас кассета потрясла, и это понятно. Алисия, в общем-то, говорит там о вас: потеря ребенка, Матери площади Мая…

Ева Мария подается к нему:

– А что, если кристаллизация эта не так случайна, как вам хотелось бы думать? Что, если женщина, считающая себя жертвой, решила в припадке безумия выместить все свои обиды на вас? Если задумала покушение на вашу жену, ставшую для нее символом ее жизненной трагедии, ведь ваша жена так молода, во всяком случае, намного моложе вас. Она сама говорит, что способна убить!

Витторио улыбается. На этот раз открыто.

– Вовсе не каждый, кто говорит, что может убить, совершает убийство.

– Нет тут ничего смешного, Витторио, ваша пациентка – жестокая и необузданная женщина. Вы что, забыли звук ее голоса? Меня дрожь пробирала, когда я расшифровывала кассету!

– Голос обманывает, если бы вы знали Алисию, вы бы так не говорили, она совсем крошка.

– И что? Крошка тоже может убить, даже и старушка божий одуванчик… Она была в такой ярости, так зла на вас, когда уходила. Похоже, вы не понимаете, в каком состоянии оставили эту женщину, – вы же ни слова не сказали, чтобы ее утешить, чтобы снять напряжение.

Витторио барабанит пальцами по краю стола.

– Я ни в каком состоянии ее не оставлял, она сама в таком состоянии удалилась! Завершение сеанса никогда не бывает случайным, пациент приходит к тому, к чему должен был прийти. Если вообще существует место, где нет ничего случайного, это кабинет психоаналитика. У нас все определяется желанием пациента – или, скажем, его бессознательным, и это очень хорошо, даже если он и уходит в ярости. Знали бы вы, сколько раз на моей памяти такое бывало… – Витторио перестает барабанить по столу. – Возьмем хотя бы ваш случай…

– Мой? – Ева Мария отшатывается.

– Да. Помните день, когда мы поспорили из-за вашего сына? Я сказал вам, что вы недостаточно им занимаетесь, совсем его забросили. Вы забыли тот сеанс? А ведь его вполне можно сравнить с этим.

Ева Мария опускает голову. Перед глазами у нее пелена. Витторио продолжает:

– Понимаете, Алисия вернулась бы, да, она долго не появлялась, но она вернулась бы. И поверьте, во время анализа перерывы подобного рода нередко оказываются благотворными.