– Да. Чтобы помочь ему.

– Как он помогал вам во время сеансов.

– Конечно.

– Вот только помочь ему в чем, госпожа Да-риенцо?

– Помочь найти убийцу Лисандры.

– Значит, вы не думаете, что настоящий убийца – он.

Ева Мария едва приметно колеблется. Всего мгновение.

– Нет, не думаю.

– Понятно. Кажется, у вас есть фотографии с похорон жертвы? Можно нам взглянуть на них?

Ева Мария выходит из комнаты. Идет по коридору. Открывает дверь своей спальни. Лейтенант Санчес там. Все книги из ее книжных шкафов вывалены на пол. Ее неаполитанские гуаши сняты со стены. Она открывает ящик стола. Берет фотографин. Возвращается в гостиную. Протягивает снимки комиссару Пересу который кладет их в большой прозрачный конверт.

– Откуда у вас эти фотографии?

– Сделала в день похорон. На всякий случай. Чтобы показать Витторио. Я подумала, что убийца мог туда пойти.

– Мы возьмем вас на работу!

Комиссар Перес вытаскивает из кармана плаща пачку фотографий. Протягивает Еве Марии. Ева Мария перебирает снимки. Видит себя. В церкви. Среди участников процессии. За деревом – ее сфотографировали, когда она сама фотографировала других. Комиссар Перес протягивает руку, забирает у нее снимки. Улыбается.

– Великие умы всегда сходятся. Но давайте на минутку вернемся к вашим фотографиям, госпожа Дариенцо. Как получилось, что вы так и не показали их доктору Пюигу?

Ева Мария вспоминает. Они были у нее в сумке во время свидания, но Витторио ее отвлек, попросив прочитать ему расшифровку сеанса Фелипе, разговор свернул в сторону, они поспорили, и в гневе она забыла, зачем пришла.

– Поспорили? С доктором Пюигом? Но вы же с ним всегда так ладили… А из-за чего поспорили?

Ева Мария не отвечает. Комиссар Перес продолжает:

– Госпожа Дариенцо, похоже, вы переживаете очень трудный период после смерти дочери. Для начала вы расстались с мужем, но главное… похоже, у вас появились… как бы это лучше сказать… появились проблемы с алкоголем. У вас ведь и на работе из-за этого были неприятности.

Эстебан поворачивается к Еве Марии:

– Что он болтает?

Ева Мария опускает голову Эстебан бледнеет.

– Но почему ты мне об этом не сказала?

– Госпожа Дариенцо, вам известно, что доктор Пюиг собирался прекратить ваши сеансы?

Ева Мария вскидывается:

– Как это? Об этом и речи никогда не было!

– Он хотел отправить вас к психиатру, который специализируется на… как бы это лучше сказать… на зависимости такого рода, он чувствовал, что уже не в силах вам помочь, а главное – все и без того стало слишком сложно.

– Слишком сложно? Как это?

– Он сказал, что у вас произошел перенос.

– Перенос? Что еще за перенос?

– Любовный.

– Вот уж неправда! Что вы такое говорите? Витторио никогда бы не мог сказать вам ничего подобного, вы врете, вы берете меня на пушку!

– Не надо так волноваться, госпожа Дариенцо.

– Да вы сами-то соображаете, что несете?

– А разве вы не были немного влюблены в Витторио Пюига? Кажется, влюбленность в своего психоаналитика – такое часто случается с женщинами?

– Нет. Клянусь вам, нет. Клянусь моим сыном.

– К сожалению, такая клятва немногого стоит, если принять во внимание ваши отношения с сыном.

– Не смейте так говорить, мой сын – самое дорогое, что у меня осталось.

– То, что сын «самое дорогое, что у вас осталось», не означает, что он вам дорог.

– Не смейте…

– В день убийства у вас был сеанс с доктором Пюигом, вы могли украсть у него ключи…

– Не могла, не могла!

– …и спокойно войти к нему в квартиру вечером. Вы ревновали к Лисандре Пюиг?

– Да я с ней даже знакома не была.

– Необязательно быть знакомым с кем-то, чтобы ревновать к этому человеку. Госпожа Дариенцо, мне кажется, вы убеждены, что ваша дочь погибла, замученная военными, а точнее – была сброшена с самолета в Рио-де-ла-Плата. Если бы нечто подобное происходило на самом деле, об этом было бы известно.

– Это известно. Что вы скажете обо всех свидетельствах, обо всех погибших?

– Досужие вымыслы. Госпожа Дариенцо, не видите ли вы определенного сходства между гибелью вашей дочери, какой она вам представляется, и гибелью Лисандры Пюиг, выброшенной из окна пятого этажа? В обоих случаях речь идет о падении в пустоту. Может быть, вам хотелось воспроизвести ту, придуманную вами, сцену?

Ева Мария застывает.

– Да что вы несете! Никакую сцену я не хотела воспроизвести. – Ева Мария встает: – Все, хватит, уходите отсюда.

Эстебан приближается к комиссару Пересу. Сжав кулаки. Комиссар качает головой:

– Не советую вам этого делать, молодой человек, даже и не думайте. – Он поворачивается к Еве Марии: – Госпожа Дариенцо, знаете ли вы, что кроме вас никому из пациентов доктора Пюига не пришло в голову пойти в тюрьму на свидание с ним?

– Ну и что? Если кто-то делает то, чего не делают другие, разве это означает, что он преступник?

– Я далек от такой мысли. Мне просто хотелось сказать, что доктор Пюиг очень внимательно слушал, как вы ведете свое расследование. Впрочем, мы тоже, вы ведь не думаете, будто мы пускаем на свидания кого попало без присмотра. Доктор Пюиг собрал против вас серьезное досье, логика убедительная. Все совпадает.

Ева Мария ходит взад-вперед по гостиной. Она плохо соображает, но пытается понять. Значит, Витторио обвиняет – ее. Витторио хочет найти другого возможного убийцу, все равно кого, подделать правду, все подтасовать так, как ему надо. Как с Фелипе. Любой ценой найти другого виновного. Чтобы посадили за решетку вместо него. В конце концов, упрятать за решетку женщину, которая только и делает, что оплакивает умершую дочь, – наименьшее зло. Какая разница, где оплакивать дочь – дома или в тюрьме? А у него еще столько всего впереди, тысячи вещей, которые надо испытать, сотни пациентов, которым надо помочь, десятки женщин, с которыми стоит переспать. Вот он и натравил на нее полицию. Ему же надо было найти виновного, чтобы оправдали его самого. Ева Мария останавливается. Резко. Выходит из гостиной. Возвращается со своим коричневым рюкзаком. Потертым. Открывает его и вываливает все кассеты к ногам комиссара Переса:

– А вот это? Сказал он вам, замечательный доктор Пюиг, что во время сеансов записывал своих пациентов на пленку, это он вам сказал?

– Разумеется, сказал. Но вы меня опередили, я как раз хотел попросить вас отдать нам эти кассеты. Они имеют очень большое значение. Именно это и начало тревожить доктора Пюига, точнее – те сеансы, которые вы отмечали, те сеансы, которые могли указывать на ваши возможные мотивы. Прежде всего – Алисия, женщина, завидующая чужой молодости, затем – Фелипе, в котором вы пожелали увидеть реинкарнацию палача вашей дочери, тогда как на самом деле это всего-навсего жалкий тип, у которого не ладится с женой.

– А его краденый ребенок, что вы скажете насчет его краденого ребенка?

Комиссар Перес заливается смехом:

– О чем вы? Нет никакого краденого ребенка. Нигде нет.

– Спросите у адвоката Витторио, он вам скажет.

– Мы не любим иметь дело с адвокатами. Всем этим людям, если они хотят работать, приходится выдумывать проблемы…

– А как насчет свидетельства Мигеля?

– Мигеля? Какого Мигеля? Доктор Пюиг не говорил нам о нем.

– Ну так послушайте его кассету – и вы увидите, сами увидите, что было, а чего не было.

– Госпожа Дариенцо, мы прослушаем то, что нам надо прослушать, и не вы будете нас учить, как делать нашу работу. С вашей игрой в следовательницу покончено. К тому же вы на все это время забыли об одной очень важной вещи: психоаналитик всегда остается психоаналитиком. Даже за решеткой.

И внезапно Ева Мария предполагает худшее. А если Витторио и в самом деле виновен? Ева Мария закрывает глаза. А если он действительно убил жену? А если он хотел свалить вину на нее, на нее – самую слабую из всех своих пациенток, если он с самого начала разрабатывал свой дьявольский, мастерски, в мельчайших деталях, выстроенный план, чтобы подставить ее, Еву Марию? Он так хорошо ее знал, она не смогла бы вынести, что он в тюрьме, не постараться хоть что-то для него сделать, она – одновременно и слишком слабая, и слишком измученная несправедливостью, для того чтобы еще раз несправедливость стерпеть, она – неспособная сражаться ради памяти своей дочери, станет воевать за него, она переключится на него, у нее случится этот самый перенос, она придет к нему на свидание и попытается ему помочь… Он все подготовил, этап за этапом, сцену за сценой, впрочем, эту историю с кассетами, этот так называемый «личный метод» он, скорее всего, выдумал, чтобы вернее заманить ее в ловушку… Это ведь он сказал ей про похороны, он знал ее лучше всех, так не воспользовался ли он ею, чтобы убить жену и оказаться оправданным?