Единственный выживший в вагоне до времени затаился, дожидаясь врага. Еноту пришлось всадить последние патроны магазина в грудь широченного степняка, покрытого татуировками с ног до головы, одетого в юбку из кожи и меха. Тот уже почти вытащил короткий обрез двустволки какого-то невообразимо лютого калибра. Мутанта отбросило назад, завалив прямо на беднягу кондуктора, смотревшего на бой почти вытекшим глазом уцелевшей половины лица. Второй же у него просто не было, снесенной ударом топора, сделанного не иначе как из куска автомобильной кабины.

Трое невысоких и юрких воина степи скользнули следом за татуированным. На счастье Енота у этих с собой оказалось только холодное оружие. Первого, ударившего длинным копьем с хвостом из конских волос, он уложил ножом. Второго смог ударить ногой, но потом сам получил в живот дубиной и рухнул, сложившись пополам. Вся жизнь перед глазами мелькать не спешила, взгляд уперся только в треснувший линолеум, выглядывающий из-под сбившегося красного ковра. Что еще? Красная липкая лужа, в которой слилась кровь кондуктора, чьего имени Енот так и не узнал. И татуированного степняка. Подошва грубого ботинка мутанта, замахивающегося узловатым суком, усаженным сразу после шишки острыми ржавыми гвоздями. И все.

Сзади раскатисто грохнуло, ботинок ушел в полет в сторону входа. Грохнуло еще раз и в поле зрения появилась перекошенная рожа второго степняка, на которую медленно стекало содержимое его же собственной головы.

- Енот, ты цел? – И вот именно сейчас Еноту стало ясно, что не любить Семерку невозможно. Так же, как ее легкая хрипотца – чуть ли не лучшее, что он слышал в жизни.- Если жив, так не хрен валяться. Вставай уже, торопиться пора.

Чистильщик встал и поторопился. На ходу не повернул голову в сторону снесенной двери, за которой наверняка еще жила та девчонка. На что смотреть, если и так все понятно? Еле живая, забившаяся в угол, плачущая, натягивающая обрывки этого самого платьица… Дело есть дело, и его стоит выполнить. А все остальное? Он в последний раз осмотрелся вокруг, для чего? Этого Енот сказать бы не смог.

Бессмысленная жестокость, глупая и ненужная. Ярость, копящаяся десятилетиями в степи, где выброшенные людьми мутанты, калеки и инвалиды старались выжить, всегда находила свой выход. Через кровь, через смерть и огонь. Ярость и злоба перерастали в ненависть, делали степняков самым страшным кошмаром для любого человека, считающего себя нормальным. Жившие среди бескрайних волн травяного моря, те, кто пах смертью, жиром, немытым телом и дымом, не давали ни единого шанса потомкам тех, кто когда-то предал их, оставил выживать посреди возвращающей свое природы. Этот поезд не стал исключением.

Енот знал, что творится там, впереди. Он не видел, да, но База дала ему многое, что сейчас помогало закрыть глаза и понять. Запахи, звуки… все рисовало знакомую картину.

Визжащие от восторга, покрытые кровью с ног до головы степняки выбивали двери вагонов, где уже практически никто и не оборонялся. Вспарывали кривыми тесаками, выкованными из тележных рессор, животы еще живых людей, стараясь как можно дольше протянуть страшную муку и боль. С мясом выдирали из ушей женщин серьги, рвали цепочки и кольца. Вон, зашлась в крике только вышедшая замуж девчонка, насилуемая воняющим едкой смесью грязи, пота и мочи мохнатым крепышом с третьим слепым глазом. Ведь в это же время его компаньон, сутулый, с торчащими в сторону жесткими волосами карлик отрезал ее палец, с которого никак не слезало обручальное кольцо.

Запершись в самом конце одного из передних вагонов кондуктор, высокий, с сединой на висках и в усах, отстреливался, пока еще отстреливался от нескольких мутантов. Палил из короткого карабина, прижимая приклад к простреленному плечу и не обращая внимания на содранный попаданием лоскут кожи и волос, лезущий в глаза. Пуля из самопала, отлитая из свинца этим утром, чуть не вышибла ему мозги, но на какое-то время повезло. Закончилась последняя пачка патронов. И он перешел на пистолет.

Выстрел, и упал ревущий от боли степняк, покрытый от шеи и выше толстой чешуей, не спасшей от попадания из крупнокалиберного револьвера. Выстрел, и еще один, лохматый, одетый в мешковатое пончо, спиной съехал по стене вагона, покрытой алым суриком из артерий и вен.

А кондуктор захрипел, хватаясь за горло, за затянувшуюся петлю живого хлыста, второй конец которого уходил прямо в руку бледного, с красными глазами, тощего мужика в черной низкой шляпе. Нож, явно трофейный нож подразделений егерей, вошел кондуктору в ямку на затылке, заскрежетал, проходя через кости. И кровь, темная, вздувающаяся пузырями, мешаясь с тягучей слюной, попала прямо на лицо безумно кричащей на одной ноте беременной крестьянки. Ее одну кондуктор вытащил из соседнего вагона и думал дотащить до локомотива. Не вышло. И даже когда ее разложили прямо на выжженной солнцем траве у железнодорожной насыпи, жадно рвя одежду с уже выросших и готовых к кормлению грудей, она не знала, что это не самое страшное. Страшнее были клетки на больших фургонах, уже подогнанные теми степняками, что терпеливо ждали своего времени за холмами.

Бронеплощадка в самом начале поезда, огрызалась выстрелами авиационных пушек, отгоняя от себя дикую карусель всадников, палящих в нее. Бойцы "Первого пароходного" продержались дольше остальных. А у их командира даже успела появиться глупая мысль о спасении, когда кочевники подтащили к ним трех больших ящериц, провисающих на брезентовых ремнях между лошадями. Ящерицы дружно отрыгнули струи рыжего киселя, метко попав в несколько смотровых щелей. Кричать под бронеколпаком люди прекратили только через час, разъедаемые заживо желудочным ферментом странных земноводных, выращиваемых степняками мутантами на своих дальних стойбищах.

Всего этого Енот видеть не мог, хотя и знал. Ветер хлестал по глазам, под ногами несущихся на пределе возможностей киберов разлеталась высоченная трава. Они уходили от горящего поезда, не добравшись на нем до удобной точки начала путешествия. Зато они остались живыми и, возможно, единственные из всех пассажиров сохранили свободу. Енот не оглядывался, не смотрел в сторону густых черных клубов, жирно ложащихся в уже темнеющее небо над Степью. Несколько прицепившихся степняков, позарившихся на снаряжение и коней киборгов, остались позади, убитые точными одиночными выстрелами Бирюка.

- Быстрее, охламоны! – бородач отстал, высясь на кургане. – Отстали вроде, никого нет. Теперь идем всю ночь и половину дня. Время надо выигрывать. Семерка, веди.

Четверка скатилась с лохматой спины степной горушки, несясь за черным кибером женщины. Енот прикусил рукав, стараясь отогнать подальше безумие и ярость, до сих пор рвущихся наружу. Бирюк, пролетая рядом, только сверкнул глазами и ничего не сказал.

"Не стоит выбирать между

большим или меньшим Злом для других.

Выбирать надо между добром или злом

для себя самого "

Из наставления

"Biblionecrum", гл. "Жизнь".

M.A. Erynn, ph.d., Culto Nocto

Костерок, разведенный в вырытой яме, потрескивал. Найти для него сушняк, бустыли борщевика и даже высохший кизяк оказалось сложно. Но Семерка настояла, а Енот и Змей сделали. Довольными в результате оказались все. Даже хмурый Бирюк, наконец-то проронивший несколько слов. То ли он придумал, как успеть куда нужно в срок, известный только ему одному, то ли выстрел Змея подбившего здоровенного суслика, добавил бородачу позитива.

Грызун, довольно жирный и явно вкусный, как раз подрумянивался над пышущими жаром углями. Семерка, вытянувшая ноги, сейчас занималась сложнейшей задачей. В чем-то Енот ее понимал, но помочь ничем не мог. С водой у них сейчас не особо хорошо, но для жажды хватало. На что другое – нет. Женщина, стащив сапоги и размотав портянки, протирала чуть влажным куском ветоши ноги. Змей, какое-то время восхищенно таращившийся на узкие ступни с длинными пальцами и тонкие лодыжки, пошел прогуляться. После того, как она поставила сапоги с накрученными на голенища для просушки онучами рядом с ним.