Его размышления прервал неясный звук. Сперва он подумал, что девушка плачет, но это было не так – она что-то еще проговорила, лежа под жиденьким одеялом. В ватной тишине ночи раздался ее голос – несколько слов, произнесенных еле слышно.

− Я иду, чтобы быть с тем, кого я люблю. Хочу, чтобы вы это знали. Это важно для меня. Спокойной ночи.

Паромщик недовольно хмыкнул. То, что девушка оказалась такой чувствительной натурой, вызвало у него раздражение. Он подумал, что она слишком изнеженная, чтобы ввязываться в подобную авантюру. Погруженный в густой сумрак городской ночи, он кончиками пальцев пересчитал сигареты, что еще болтались в измятой пачке – их оставалось пять, осиротевших. С каждым разом становилось все труднее раздобыть сигарет в этом гетто.

Что ж, возможно, это хороший повод бросить курить.

Глава 2

Город был всегда, и никто не мог объяснить, как он возник. Он просто был, вечный, стоящий на мифическом основании, похожий на гигантский механизм, в котором все винтики и шестеренки соединялись друг с другом в выверенной гармонии. В этих стенах было заключено столько чудес изобретательности, что казалось невозможным, даже отчасти, представить себе тот гениальный мозг, который стоял у истоков всего. Однако ни одну деталь нельзя было назвать новой или сказать, что ход ее безупречен. Безостановочная работа этой машины поддерживалась за счет изворотливости тех, кто ее обслуживал: самые изощренные умы постоянно бились над заменой изношенного и восстановлением сломанного. Основа терялась, размытая потоком реконструкций. Кое-кто из жителей, обладающих достаточными знаниями и не боявшихся крамолы, пытались докопаться до сути вещей – но где они теперь, эти знатоки? Те же, кто был настроен мистически, поклонники древних свитков и темных иносказаний, утверждали, что город был возведен в золотой век, когда люди и боги жили в полном согласии. У каждого было собственное мнение на этот счет, своя безумная идея, и туман делался гуще, истина уходила все глубже под наслоениями городских легенд, порой – смешных и нелепых, но чаще – мрачных.

Город был разделен на несколько районов, разбитых в свою очередь на отдельные небольшие сектора. Кадастровому учету уделялось пристальное внимание, поскольку он позволял наилучшим способом осуществлять контроль над населением. Уже много лет город жил по законам военного времени. Никто не имел права нарушать комендантский час, и каждый житель состоял на учете в отделении милиции своего квартала. Произвол был привычным делом, но горожане свыклись со злоупотреблениями властью. Со временем привыкаешь ко всему, даже к жизни наполовину.

Защитная стена – ограда, как ее обычно называли, − была относительно недавним образованием. Старожилы помнили о тех временах, когда ее еще не существовало. Горизонт открывался куда хватало взгляда, и голубое небо не вызывало ощущения тяжелого и давящего покрывала. Говорили, что после катастрофы планетарного масштаба (подробности и причины которой не уточнялись), было необходимо защитить себя от враждебной внешней среды, от чуждого мира, который так и жаждал довершить то, что было начато жестоким роком – а именно уничтожить человеческий род. С тех пор это огромное сооружение из железа и бетона опоясывало город, оберегая его от всех опасностей, грозящих извне. Стена насчитывала порядка сорока километров в окружности. Дневной свет едва проникал в город, настолько ограда была высокой и суживающейся кверху, как стены незаконченного собора. Даже ветер лишь изредка мог преодолеть эту преграду, отчего жители изнывали большую часть года: зима становилась очень суровой, а лето удушливым. Когда солнце стояло в зените, горожане могли наслаждаться его лучами в течение нескольких часов – четырех-пяти, в зависимости от сезона. Те, кому повезло в жизни, селились на верхних уровнях, где солнце сияло подольше. Бедняки ютились в грязных трущобах первых этажей. Ну, а самые подонки общества выбрали своим обиталищем городские подвалы. Эти люди, хуже – полуживотные, предпочитали подземную жизнь, свободную от всяких обязательств. Они зарывались в норы, скрывались в туннелях и лабиринтах фундаментов городских зданий, и никто не мог призвать их к ответу. Город был вселенной в миниатюре, но жизнь едва теплилась в его недрах. Наверху – олигархия, о которой никто ничего не знал; она управляла желаниями и настроениями города. Сознание жителей усыплялось примитивными шоу, которые транслировались по контролируемым телевизионным каналам. Болезнь общества усугублялась абсолютным разрывом между классами. Политики при каждом удобном случае провозглашали демократические лозунги, не пытаясь создать даже видимость их претворения в жизнь. Существование города основывалось на внутреннем регулировании всего: сельскохозяйственного производства, рынка, общего и политического образования, полового воспитания, налогов и сборов, демографии. Город был похож на монстра, в густой шерсти которого копошились тысячи паразитов. Тоска – другого слова паромщик не мог подобрать, чтобы описать повседневную серость.

В противоположность городу, внешний мир, недоступный и загадочный, был источником всякого рода домыслов. Считалось, что он опустошен природными катастрофами и последствиями человеческой деятельности, заражен, отягощен веяниями прошлого, которых следует остерегаться. Ничто не могло бы уцелеть на руинах древних погибших цивилизаций, а обитатели города обязаны своим благоденствием единственно их чудесной ограде, потому что если бы не она ("А также следует возблагодарить наши правящие верхи, которые ее возвели", − неизменно добавлялось при этом), ни один не знал бы мира и безопасности для себя и своей семьи.

Однако и в этой крепости тлела лихорадка инакомыслия, в жилах этого титана тоже текла мятежная кровь. Звучали требования создать исследовательские группы, чтобы предпринять первые шаги к разделению власти. Некоторые всерьез считали, что уже возможно выйти за пределы обитаемой территории. В результате в городе появилось некое подобие подполья: те, кто хотел вырваться наружу, платили паромщикам за помощь в переходе через ограду. У каждого были свои причины для побега, основательные и не очень, но, покинув город, оказавшись за стеной, эти люди исчезали навсегда во внешней области – так называемой "зоне". Со временем зона стала притчей во языцех, приобрела славу таинственного места, которым родители пугали непослушных детей. Говорилось: "Если ты будешь плохо себя вести, то отправишься спать в зону, и тебя утащат волки!". Поколение сменяло поколение, и зона наводила страх, но, как ни парадоксально, она и влекла к себе, разжигала воображение. По общему мнению, там не было ничего, кроме мрака и смертельной опасности. Однако те, кто хоть раз ощутил дыхание ветра на своей коже и видел лазурный горизонт, уже не могли избавиться от этой всепоглощающей страсти. Они становились паромщиками. Когда милиция ловила кого-то из них (обычно по анонимному доносу), за него брались психологи с целью изучить сей феномен, необъяснимый душевный изъян – выявить отраву и искоренить ее. Это болезненное состояние они называли "дурманом" и заявляли, что несчастные безумцы стали жертвой зоны, опьяненные ее ядовитым дыханием. Шло время, паромщики исчезали в тюрьмах или растворялись навсегда в закоулках города. Следы их нанимателей терялись в неизвестности. Таинственность этих исчезновений была вполне на руку олигархической верхушке, потому что благодаря ей за зоной укрепилась слава дьявольского места. Поддавшись однажды ее чарам, паромщик уже не мог противиться ее зову, словно мотылек, который, не в силах обуздать свое желание, летит на свет электрической лампы, пусть даже этот огонь сожжет его крылья.

Время. Уходить надо было сейчас, пока не рассвело, чтобы никто не мог их заметить. Полная бледная луна освещала тесную комнату. Паромщик осторожно дотронулся рукой до плеча спящей девушки и почувствовал на коже теплый ветерок от ее медленного дыхания. Он долго смотрел на нее, укрытую до подбородка потертым одеялом. Эта картина покоя, безмятежного сна слегка взволновала его. Он хотел дать ей поспать еще несколько минут, просто чтобы насладиться видом этой юности – зрелище, к которому он не привык. Наконец она проснулась.