В указанных выше сборниках документов читатель найдет множество сведений об отношении Реперткома и других инстанций к операм других виднейших композиторов, в. частности, Сергея Прокофьева.

Особую бдительность проявляли цензоры Главреперткома в отношении песен, романсов и других вокальных произведений, предназначенных к исполнению в массовых аудиториях. Регулярно рассылались на места циркуляры такого, например, типа: «Главрепертком доводит до сведения Гублитов и предлагает принять к неуклонному руководству, что нижеперечисленные народные песни к исполнению не разрешаются…» Далее перечислено примерно 20 песен, среди которых «Варяг», «Вечерний звон», и даже «Укажи мне такую обитель»… (по стихотворению Некрасова) — видимо, за «мрачность» содержания (I — ф. 31, оп. 2, д. 46, л. 2). Указаны также какие-то курьезные песни вроде «Песня беспартийного на Украине», «нэпманские» жестокие романсы и прочее. Рассылались также, начиная с 1925 г., «Списки нот русского издания, разрешенные Главреперткомом», снабженные особыми примечаниями, например: «Не для рабоче-крестьянской аудитории» — с целью опять-таки «убережения рабочих и крестьян» от «нэпманского угара».

Наконец, к 1929 г. создан был уже окончательно утвержденный репертуар вокальных произведений, вошедший в указанный выше «Репертуарный указатель ГРК» (М., 1929). В списке «Вокальных произведений, запрещенных к исполнению» — весь Вертинский, масса русских романсов, в том числе таких прекрасных, как «Хризантемы», «У камина», «Чайка» («Вот вспыхнуло утро…»), «Умер бедняга в больнице военной…» (здесь подвело имя автора — «К. Р.» — замечательного поэта, но…великого князя Константина Романовича) и многие другие. Исключены были песни, которые впоследствии приобрели исключительную популярность в народе, так называемые «пиратские»: «Шумит ночной Марсель», «Джон Грей» и т. п.

Остракизму подверглись песни, в текстах которых заметно «легкомысленное» отношение к святая святых — к партии, например, «У партийца Епишки сердце-то в партию тянет…» (муз. О. Тихоновой, слова Чуж-Чуженина).

Как и в других случаях, цензоры на местах часто проявляли подозрительность и рвение, порог которых превышал порою указания и рекомендации центра. В «Репертуарный указатель» руководство должно было внести даже «Список вокальных произведений, разрешенных ГРК, обычно на местах запрещаемых гублитами». Хотя и с литерой «В», все же были, так сказать, «реабилитированы» некоторые старинные русские романсы (например, «Дремлют плакучие ивы», «Сияла ночь» (на слова Фета), «Ты не спрашивай, не выпытывай…» на слова А. К. Толстого и ряд других). Но «Список вокальных произведений, запрещенных к исполнению» после 1929 г. был пересмотрен — понятно, в сторону ужесточения: если в «Репертуарном указателе» 1929 г. запрещению подверглось примерно 900 песен и романсов, то в издании 1931 г. указано уже свыше 3000.

Сфера деятельности Главреперткома, как и других подразделений Главлита, год от года расширялась. В 1924 г. была создана даже особая Коллегия по контролю граммофонного репертуара, периодически выпускавшая «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи». Приведем здесь некоторые фрагменты из такого списка 1925 г.:

«Выхожу один я на дорогу…» (сл. М. Ю. Лермонтова) — романс мистический. «Пара гнедых…» (сл. А. Н. Апухтина) — воспроизводит затхлый быт прошлого с его отношением к женщине, как орудию (!) наслаждения». Предписывалось изымать «все напетое Плевицкой», ныне одной из деятельниц контрреволюционных кругов русской эмиграции» (I — ф. 31, оп. 2, д. 46, л. 18); как известно, эта знаменитая русская певица в 30-е годы «исправилась», приняв участие по заданию НКВД в похищении генералов Кутепова и Миллера).

25 мая 1925 г. по всем гублитам был разослан особый циркуляр, которым предписывался строжайший контроль за распространением грампластинок и ввозом их в СССР. Сообщая о том, что Главреперткомом проводится «соответствующая работа» и «списки запрещенных грампластинок будут высланы в ближайшее время», он предписывает местным цензурным органам самостоятельно, «до момента получения этих списков», заняться просмотром граммофонного репертуара. При этом Главрепертком советует «исходить из следующих положений»:

1. Безусловному запрещению к исполнению и подлежат конфискации через органы Политконтроля ОГПУ: а) пластинки монархического, патриотического (!?), империалистического содержания; б) порнографические; в) оскорбляющие достоинство женщины; г) содержащие барское и пренебрежительное отношение к «мужику» и т. д. (I — ф. 31, оп. 2, д. 46, л.)20). В качестве «ориентира» приложен печатный «Каталог грампластинок за 1923/24 гг. производства фабрики «5-летие Октября», но и в нем кое-что вычеркнуто, например, романс «Окрасился месяц багрянцем…»

Крайне настороженно относились надзирающие инстанции к ввозу грампластинок из-за рубежа. Показательно в этом смысле дело артиста балета Н. А. Александрова в 1927 г. Политконтроль ОГПУ конфисковал на таможне целый ряд пластинок, которые он привез из Франции, где он выступал «в пользу советских общественных организаций». Среди них — самые неожиданные, например, «Украинский гопак», в других, как можно понять, нашли «элементы буржуазного разложения»— «Чарльстон», даже «Вальс-бостон» и другие «не наши» танцы. Тщетно артист пытался добиться выдачи ему грампластинок, поскольку они нужны ему «для профессиональной работы как артиста балета». Все тот же Лебедев-Полянский, в ответ на жалобу, сообщил в Ленобллит: «По сведениям, полученным из ОГПУ, грампластинки гр. Александрова уничтожены, как запрещенные к ввозу в пределы СССР» (I — ф. 281, оп. 1, д. 19, л. 25; там же, д. 39, л. 5).

В ряде циркуляров Главреперткома. предписывалось изгнать из «советского быта» танцы, влекущие за собой «буржуазное разложение». Самый ранний циркуляр такого рода относится к 1924 г. Он настолько колоритен, что имеет смысл привести его полностью:

«Секретно. Циркулярно. 2 июля 1924 г. Москва.

В последнее время одним из самых распространенных номеров эстрады, вечеров (даже в клубах) является исполнение «новых» или «эксцентрических», как они обычно именуются в афише, танцев — фокстрот, шимми, тустеп и проч. Будучи порождением западно-европейского ресторана, танцы эти направлены несомненно на самые неизменные инстинкты. В своей якобы скупости и однообразии движений они по существу представляют из себя салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений.

На рынке наслаждений европейско-американского буржуа, ищущего отдых от «событий» в остроте щекочущих чувственность телодвижений, фокстроту естественно должны занять почетное место. Но в трудовой атмосфере Советских Республик, перестраивающих жизнь и отметающих гниль мещанского упадочничества, танец должен быть иным, — добрым, радостным, светлым. В нашей социальной среде, в нашем быту для фокстрота и т. п. нет предпосылок. За него жадно хватаются эпигоны бывшей буржуазии, ибо он для них — возбудитель угасших иллюзий, кокаин былых страстей.

Все наглее, все развязнее выносят они его на арену публичного исполнения, навязывая его пряно-похотливые испарения массовому посетителю пивной, открытой сцены и т. п., увлекая часто на этот путь и руководителей клубов. С этим надо покончить и положить предел публичному исполнению этой порнографической «эксцентрики».

Как отдельные номера, ни фокстрот, ни шимми, ни другие эксцентрические вариации, к их публичному исполнению допущены быть не могут. Равным образом, означенные танцы ни в коем случае не должны разрешаться к исполнению на танцевальных вечерах в клубах и т. п.

Председатель Репкома (именно так! — А. Б.) — Трайнин.

Зав. театрально-музейной секцией — Бескин» (I — ф. 31, оп. 2, д. 11, л. 30).

С этой поры и начались гонения на «не наши танцы», продолжавшиеся на протяжении полустолетия. Примирившись в какой-то мере с фокстротом и танго, идеологические структуры обрушивались попеременно на буги-вуги, рок-н-ролл и другие новинки «буржуазного Запада». Впрочем, для его представителей, приезжавших в СССР делалось исключение: пускай танцуют… В 1926 г. Главрепертком прислал в Ленгублит (копия — Политконтролю ГПУ) секретный запрос: «По имеющимся сведениям, в Ленинграде в гостиницах «Астория» № «Европейская» до настоящего времени практикуются: фокстроты, шимми и др. эксцентрические танцы, запрещенные ГРК… Просим принять соответствующие меры к изъятию вышеуказанного явления». Ответ весьма показателен: «Сообщаем, что: 1) гостиница «Астория» является общежитием ответработников ВКП(б) Ленинградской организации и, понятно, там никакие фокстроты места не имеют; 2) «Европейская гостиница» по меньшей мере на 50 % обслуживает иностранцев. Поэтому Гублит в согласии с местным Политконтролем ГПУ и Исполкомом, в ведении которого гостиница находится, считает возможным не применять в этом случае правила о запрещении указанных танцев». «Главрепком» согласился с этим доводом, но предложил Ленгублиту «категорически не допускать исполнение эксцентрических танцев где-либо в других местах в Ленинграде» (I — ф. 31, оп. 2, д. 34, л. 23, 35).

Подозрительными выглядели в глазах местных цензоров балы-маскарады: советский человек не должен: носить маску… Так, Великолукский окружной инспектор сообщил руководству ленинградской цензуры в 1928 г. о том, что, «не имея никаких указаний относительно разрешения танцев и балов-маскарадов», он их «совершенно не разрешал» (I — ф. 281, оп. 1, д. 3, л. 141).