– Что это он дегустирует? – спросил координатор слегка надтреснутый голосом.

– Сань… – позвала Вика.

– Ну? К черту, поезжай, куда хочешь… все поезжайте, куда хотите…

– Что ты на меня кричишь? – Вика немедленно забыла о своей жалости, – В конце концов, я тебе ничего не должна!

– Вот и поезжай! – Казаков обернулся. Он завелся: глаза навыкате придавали лицу какое-то нездоровое выражение. – Конечно, такой… а, ладно…

– Какой – такой? – Не получив ответа, Вика замолчала. Так они стояла друг против друга несколько секунд. У Вики мелко задрожал подбородок, у Казакова появилось вопросительно-защитительное выражение в глазах, но тут Вика, вполоборота, проговорила:

– И вообще, должен быть мне благодарен… Теперь сможешь с чистой совестью Ольгу разыскивать…

Получив запрещенный удар, Александр пару секунд открывал и закрывал рот, затем буркнул:

– Увидишь Валерьяна, – передай БРАТСКИЙ привет, – и стремительно выскочил из лаборатории.

Немножко подождав, Вика села на вращающийся табурет и заплакала. Правда, плакала она недолго: никто не видел, и к тому же, пора было собираться.

Поначалу маршрут координатора по колонии напоминал бег таракана по горячей сковородке: он делал быстрый, бессмысленные зигзаг, почти не здороваясь со встречными, что дало повод не к одному горестному размышлению и поискам служебных просчетов. Очнулся он только на центральной площади: здесь разгружался грузовик, прибывший с охотничьей точки. Судя по разухабистым картинкам на бортах, это была Точка-Три или Лужайка, как ее называли сами охотники. Остальные точки именовались Развалюха и Клюкалка; этимология названий была темна.

Шесть охотников, одетых живописнейшим образом и украшенных ожерельями из зубных пластин обезьян, весело перетаскивали добычу. Добычи было немного: Казаков насчитал одиннадцать туш семикоз и пять связок мелкой птицы, – но охотникам, видимо, горя было мало. Этот разухабистый народ, неделю обитая в лесу, а неделю ошиваясь в Первограде (помогая на разделке мяса, рыбы и на тому подобных хозработах), сознательно стилизовался под нечто среднее между могиканами и викингами. Ребята из охотничьих групп были вторым после Валери объектом женского обожания и третьей, после Совета и Голубева, мишенью анонимных карикатуристов. Целую неделю на доске объявлений красовалась следующая картина, украшенная подписью «Теллур, XXX век»: заросшие охотники в шкурах, увешанные гирляндами из гаек и шестеренок, вооружённые каменными топорами, штурмуют Кремль, а в городе засели панцирные обезьяны с автоматами.

Александр, в общем, доброжелательно относился к этим самозваным детям природы; но сейчас он был не в духе, а добычи было мало. Добычи вообще становилось все меньше и меньше, вынос охотничьих баз в сайву породил лишь полумесячное оживление. Кролики пока плодились плохо, так что мясной паек колонистов неуклонно уменьшался. Каждую неделю молодые консулы поднимали вопрос о «распечатке» неприкосновенного ряда мясных консервов во втором складе, и каждую неделю этот вопрос проваливался здравомыслящим большинством.

– Слушай, староста, – Казаков, пнув ногой одну из семикоз, обратился к Сереге Кондрашову, старосте охотничьей смены. – Что добычи так мало?

– У нас одних, что ли, мало? – угрюмо возразил Кондрашов, глядя исподлобья и поправляя ожерелье. Там, среди обезьяньих пластин, красовались клыки тахорга. – Со стороны легко говорить…

– Я знаю, что у всех мало. – Казаков пошел на понятный: смешно было упрекать охотников в отсутствии энтузиазма. – Вот я и спрашиваю – почему?

– Боятся, наверное. – Кондрашов пожал плечами. – Тахоргов уже две недели не видно на всех точках. Может, повыбили их? Рогалики на север ушли; козы бояться научились, разбегаются… Обезьян сколько угодно: вчера ночью опять Развалюху обложили.

– Ну и что?

Кондрашов еще раз пожал плечами.

– Шесть штук. Одна, со стрелой в заднице, ушла в лес.

– Со стрелой – это плохо, – вдумчиво заметил координатор.

Экспедиция на севере, посланная искать руды, уже несколько дней ползала по скально-холмистому району и регулярно сообщала о многообещающих следах; тем временем все накапливалось число мелочей, начиная от стрел и рыболовных крючков и кончая мисками и дверными петлями, которые приходилось штамповать из листовой жести с соответствующей потерей качества.

– Может, нам обезьян привозить? – оживился староста. – Мы тут всех мясом затоварим!

Координатор поморщился. Мясо панцирной обезьяны было жестким и пахло яблочной гнилью и резиной; а тотально отваренное, оно становилось синим, трясучим и совершенно безвкусным. Видимо, борьба чувств главы государства дошла до Кондрашова, потому что он добавил:

– Мы вот едим, и ничего… в отваре клубничного гриба вымачиваем сутки, жарим – и вполне.

Координатор посмотрел на старосту с подозрением. Глухачев еще неделю назад сообщил, что ходят слухи: охотники варят на своих точках из клубничного гриба не то брагу, не то пиво. О принципиальной возможности такого употребления дня три назад обмолвилась и Вика.

Эх… Ну, короче, Казаков собирался на днях нагрянуть на какую-нибудь точку с инспекцией, и потому сейчас ничего не спросил. Подозрительный же взор староста вынес по-швейковски безмятежно.

– Мы и клубничного гриба можем заодно понапривозить. – предложил он.

– Ладно, – пробурчал Казаков, отводя глаза.– Будете эту неделю работать с пищевиками – расскажи о своих открытиях. И со следующей недели начинаете заготавливать обезьятину.

– Обезьянину, – поправил Кондрашов, увидел выпяченную губу, щелкнул каблуками, кинул руку к коротко стриженым волосам и гаркнул:

– Слуш, трищ координатор!

– К пустой голове руку не прикладывают, – буркнул недовольный Казаков. Иногда охотничья вольница раздражала, но действуя в лоб, можно было лишь подпакостить себе же.

Постояв для порядка возле грузовика еще полминуты, координатор неспешно направился в сторону моря, а увидев белеющий на фоне лазури парус подходящего барказа, хлопнул себя по лбу и направился в гавань почти бегом. Это был рыбацкий барказ, которому назначили на обратном пути с ночного лова зайти на Боконон и вывезти на берег Маляна, изъявившего желание вернуться в лоно.

Возвращённого в лоно священноучителя необходимо было перехватить на берегу, отвести к себе, напоить коньяком и договориться, прежде чем он успеет наломать очередных дров.

Барказ пришел с богатым уловом. Рыбаки в брезентовых рукавицах, высоких сапогах и обветшалых плавках перебрасывали вяло извивающихся рыбин с решётчатых пайол на деревянные тачки. Рыбы были большие, розовые и серебристые, с костяным шипастым панцирем на голове и голым хвостом. Эти обитатели мелководья хорошо ловились на Девонской банке, обнаруженной в тридцати километрах от побережья. Казаков мельком подумал о явной несправедливости: охотники куда популярнее рыбаков у женского населения, а между тем, рыбаки дают колонии три четверти животной пищи и вовсе не избавлены от опасностей. Десять дней назад, ранним утром, мимо яла «Одинокий свистун» прошел под водой, преследуя косяк сардин, гигантский жук размером с тральщик. Рыбаки вначале приняли его за подводную лодку…

Из-за нагромождения стропил и лесов, воздвигавшегося на причальной скале (строили ангар для яхты), показался Малян, Он был бородат и напоминал библейских разбойников. В руке он имел котомку, в которую, видимо, наспех, засунул всю одежду, явившись на берег в одних плавках. Малян, с недовольным видом осматривавший леса, координатора не заметил.

– Зря, – сказал Казаков, подходя со спины.

Малян вздрогнул и обернулся.

– Что – зря? – спросил он с вызовом. – Во-первых, здравствуй, самодержец.

– Здравствуй, первосвященник, – спокойно ответил Казаков. – Зря, говорю, разделся: теперь все видят, что ты ничуть не исхудал на острове. Мученика не выходит.