«Сюда бы Маляна, – устало подумал Казаков. – Пусть бы структурально порассуждал. Тема глобального труда: Тойнби, Паретто и двести буржуек к зиме. И людей-то неоткуда снять…»

– Если мы вам на два часа удлинённым рабочий день, – прокричал в ответ координатор, – С увеличением пайка и прочего снабжения на четверть. Что скажете?

– Надо посоветоваться. Но вряд-ли: ребята и без того зашиваются!

«Надобно бы по-новой перепись произвесть, – думал слегка оглохший Казаков, идучи по коридорам интерната. – Не может быть, чтобы не нашлось человеческих резервов. Что там? Можно снова курсантов-морячков снять, на месяц в СМГ бросить, тут элеватор скоро закончат, там шаланды…

Координатор представил себе лицо Крайновского при обсуждении вопроса о временной переквалификации морячков и вздрогнул, потому что из класса навстречу ему вышел Стась собственной персоной. На двери класса углём было начертано «Навигацъкая коллѣгiа».

– Саня! – радостно воскликнул первый навигатор. – А я думал, что тебя теперь час искать придется. У нас план: надо бы «Тариэль» опробовать на ходу, так вот возникла идея – вдоль побережья на запад, к устью Двины. А?

– Ничего я не знаю, делайте, что хотите. – утомлённо пробормотал Казаков.

– Сань, ты что – перегрелся? – Крайновский старательно поднял бровь. – Ты что против? Почему?

– Разве я что сказал? Ладно, сегодня на Совете поговорим…

Казаков вспомнил, сколько дел вынесено на сегодняшний Совет и застонал – про себя, разумеется…

ДНЕВНИК В. РОМАНОВОЙ

«2 августа. Странно – чувствую себя последней шлюхой, хоть ничего особенного и не случилось. Дома на такие пустяки и внимания-то не обратила бы, разве что порадовалась – ах, какая неотразимая! Ах, первая красавица города! Страны, планеты т. д. Саня, позавчера, с неотразимо-академическим юмором: «первая красавица на сто парсеков в округе»! Вообще, чувство юмора у него – то еще…

Что случилось? Да, я уже почти месяц не писала – сначала незачем было, не о чем плакаться, потом все это случилось… Глупо пытаться описать, что я испытывала, когда узнала, что Валера жив. Облегчение, радость, конечно, и какую-то неправильность, что ли… Не знаю, глупости, конечно, не было такой категории в нашей земной жизни, быть не могло. Там надо мной бы посмеялись: чего ж ты хочешь, дура? Мужик твой спасся…. Сильный, веселый, нежный, умный, уравновешенный, не чета этому бешеному голубоглазому ребенку, а уж остальные и в подмётки не годятся, так радуйся! Не могла, какие-то новые эмоции, что ли? Можно так сказать, или это будет слишком велеречиво: здесь… (полторы строчки зачеркнуты) … чёрт, все как-то по-казаковски красиво и прямолинейно. Вот дура, пишу и пишу, и всё какую-то ерунду. Короче, как будто он виноват, что жив, раз они погибли, даже если он и первый шагнул… а как там на самом-то деле было? И что там было? Потом, эти две возлюбленные, погибшие по его вине за два месяца – то есть, конечно, я не испугалась, все-таки до такого маразма трудно дойти, но…. Мрачный юморной мистицизм наедине с самой собой, потом ещё это его через край бьющее жизнелюбие при встрече… В общем, уехал он без меня. Тут пошли какие-то шепотки, карикатуры эти страшные, геологи и геодезисты на дискотеке страшно подрались с плотниками, одним словом, не одна я испытывала это дурацкое чувство. Саня проявил себя классическим джентльменом, ни словом никого не обвинив…

Позавчера 30-е число, мой день рождения. Валерьян прислал пылкую радиограмму, полчаса нежно журчал в наушниках, но приехать, мол, никак не могу – рыхлые породы, частичные оседания…. Ох, угробит он там еще дюжину народу, ну что за человек! Впрочем, ладно, короче, не очень-то и хотелось.

Вечер, праздник. Я махнула на всё рукой, позвала своих гимназисточек, чтобы «никто не ушёл обиженным», (приехали! Никогда не думала, что цитатомания коснется и меня; видно, быть этим книгами местной Библией). Тосты, конечно, эта земляничная гадость, Родька подкинул спирта – мужикам, Леонид увивается вокруг длинноногой Светочки, демонстративно делая вид, что я ему друг, товарищ и сестра, Саня увивается вокруг меня, танцует, как медведь, но искупает это потоком медового красноречия, так что никто больше не решается подступиться, памятуя вечеринку на первомай. Да, это я сейчас задним числом анализирую, а тогда было: сигарный дым, пьяный дурман, этакие все славные, особенно славный и ласковый Саня – и злой, нехороший, негеройский Валерьян. Недостойный, вот как.

Кто кого совратил – это ещё, короче, вопрос. Смешно, но общение с девочкой-Анечкой пошло Сане на пользу: он приобрёл уверенность, которой раньше явно не хватало. Воистину, «уча – учишься сам»…

Удивительно, повторю, что эти события выбили меня из колеи. Ну, переспала со старым любовником, ну и что? А что делать-то?

Виновата перед Валеркой. Или нет? Чувствую так, уж во всяком случае, не собираюсь его насовсем менять на Казакова. С Саней гораздо, гораздо тяжелее, нервный он какой-то… Но и с Валерьяном по-прежнему уже не смогу, всё-таки пещеры легли между нами. Или это скоро пройдет, забудется? Чёрт, запуталась совсем, пишу, как по кругу, одно и то же, не знаю, что делать. С третьей стороны, в Новомосковске сейчас делать нечего, а проситься у Сани без нужды – вообще его с ума свести. Он сейчас затаился, как мышь. Как ребёнок, скушавший банку варенья. Ждёт, что будет – ему, видимо, и хочется, и колется, и лестно меня, так сказать «отбить», и мечтает быть скорбным рыцарем пропавшей дамы. По крайней мере, особо не пристает…

А вот сейчас взять и пойти по рукам. А, консулы мои?»

Казаков остановился, по-хозяйски уперев руки в бок и озирая поле. Хлеба колыхались. Под носом Координатора вглубь ровной глади золотистых колосьев убегала тропинка; имело место и голубое небо, но общую идиллическую картину, милую сердцу почвенника, портили сторожевые вышки на горизонте.

– Рожь, – сказал из-за спины Казакова Леонид. Казаков обернулся и ещё раз оглядел министра сельского хозяйства. Министр имел мешки под глазами, короткую каштановую бороду; мятая расстегнутая рубашка обнажала рельефную загорелую грудь. На левом кармашке рубашки косо висела сине-голубая орденская ленточка.

– Вон там, – Крапивко мотнул головой, – дозревают картофельные грядки. Как ты знаешь, огурцы мои орлы уже добирают. Помидоры что-то отстают, и это плохо…

Казаков поморщился. Он вспомнил, какими криками и скандалами сопровождалось выделение охотников на засолку огурцов, квашение неожиданно быстро подошедшей к лету капусты и копчение рыбы.

– Ближе к делу, Лёнь. Всё это я знаю.

– Саш, я тебе точно скажу вот что. Половина всего этого, – Крапивко обвел посевы широким жестом, – сгниёт на корню, если ты не объявишь всеобщего государственного аврала.

– У вас же трактора, – слабо возразил координатор.

– Картошку тракторами не копают, – грустно объяснил Леонид. – Мы обеспечим рожь, мы обеспечим помидоры, морковь даже, прочую мелочь, но десять гектаров картошки придется убирать студенческими методами.

– Хорошо, – устало согласился Александр, – На Совете подсчитаем…

– Думается, это может вызвать недовольство, а?

– Ну? – Координатор помедлил. – ну, говори, спец по народному настроению. Я же вижу, ты снова хочешь сказать что-то типа «шевалье сан пёр»…

– Может, я был неправ? – неопределённо улыбнулся Крапивко.

– Прав, прав. Раскалывайся!

– Так вот, я так думаю, что раз недовольство будет и так, не стоит его обострять. Понимаешь? Карикатуру эту хорошо бы, скажем, дезауви… дезавуировать. А то у строителей руки от злости трясутся, а ты их ещё на картошку бросишь!

Казаков улыбнулся своим мыслям. Пресловутая карикатура появилась на Доске через день после его памятного разговора с Кеслером. Чёрной тушью, контурно, но очень уверенно были изображены три лавки, за окнами которых – гробы, венки и траурные ленты. Над лавками – надписи: «Похоронное бюро «НИМФА», «Погребальная контора «Добро пожаловать», «Похоронных дел мастер Безенчук и Ко». Перед лавками на длинной скамье сидят три измождённых человечка и с надеждой смотрят на Валери, в комиссарской куртке, изображенного слева. Валери вещает: «Господа, расширяйте заведения! Я назначен вашим градоначальником!! На общем чёрно-белом фоне рисунка ярко выделялась синяя борода Валерьяна.