— Пошли, потрешь мне спину, — Витькин голос звучал печально.

Они драли друг другу спины, будто намереваясь содрать всю кожу. Горячие струи приятно секли тело, по полу бежали темно-серые шапки пены. Вадим набирал шайку воды и, крякая, нежился в горячем водопаде. Витька старательно тер мылом глаза, отмывал черноту с ресниц, которая не очень шла к его лицу.

Душ парни любили, мылись подолгу, с удовольствием ощущая, как вместе с грязью уходит усталость и под густо намыленной кожей упруго играют мышцы. Распарившись, с красными кроличьими глазами, выскочили в предбанник.

Оделись, вышли на улицу, морозная стынь обожгла лицо, глаза ослепило яркое, но еще холодное солнце. Дорога к поселку блестела наледью, скользила под ногами. Предвкушая плотный обед и голубоглазую улыбку рыжей Иринки, Вадим повеселел, вырвался вперед, скользил как на коньках по льду.

«Мальчишка, совсем как мальчишка, — осуждающе думал Витька, потом не выдержал, разбежался, плюхнулся на дорогу и, поглаживая набитую шишку, тихо засмеялся. — А, Лариса… Как хорошо, что ты есть у меня! Вот пацан, голову свернет».

— Вадик, осторожней!

«Где она сейчас, что делает?»

В наледи сияло солнце, в груди замирало сердце.

«Лариса, я здесь, я на земле, я рядом с тобой!»

…Колкий ветер донес запах кухни. С алюминиевым половником в руках перед глазами замельтешила Иринка и где-то незримо, но поблизости от нее, неприятным пятном маячил Максим, ее поклонник. У раздатчицы на носике выступил пот; в проворных руках, с розовыми ноготками, ловко вертятся миски, тарелки…

Вадим нерешительно скользнул по дороге, замедлил шаг. От кухни несло запахом борща. Солнце закрыла белесая пелена. Свет лился ровной немигающей лавиной, мир был так широк и светел, что не вмещался в видимое пространство, сливался с небом, уходил ввысь, растворяя в себе само солнце. Где-то за бескрайними пределами этого собиралась с силой весна. Скоро она постучит в эту белесую оболочку, как желторотый цыпленок, проклюнется первая травка и властно заполнит всю землю зеленым буйством.

Скорее бы…

К запаху борща присоединился аромат жареной картошки. Из столовой, в облаке пара, вывалилась группа парней.

— У киевлян уже семь ничьих, они в этом сезоне, тютю, пролетят! — пулеметом строчил Жора Пойда.

— Нынче Кубок у нас, это точно! «Шахтер» такого шанса не упустит, — заверил Гриша Ефимов, но как-то не очень уверенно.

— Первый запад рванул. Вот тебе и комплекс.

— Плотников именинником ходит, красный галстук подцепил, как флаг на копре.

— Давно пора переходить на новую технику, а то кричим — революция, революция, а в забоях сохой пашем. Цоб-цобе!

— Отчего-то Иришка сегодня, как лампочка, светится?

— А ты не слышал?

— Нет.

— Завтра в загс идет.

— С Максимом?

— С кем еще, не со мной же…

— А хотел бы?

— Спрашивай…

Шахтеры загоготали.

— Тебе и комбайн в лаве цоб-цобе.

— Но техника-то…

Вадим уже ничего не слышал. С ним кто-то поздоровался, он не ответил, шагнул к двери, но открывать раздумал, потоптался на месте, повернул назад. Запахи исчезли, аппетит пропал. Подошел Виктор.

— Ты куда?

— Проветрюсь…

— А еда?..

— Луком воняет. Подгорело что-то. С детства не переношу горелый лук, — Вадим вымучивал улыбку.

Из столовой вышла еще группа горняков. Делились сигаретами, чиркали зажигалками.

— Спешите, мальчики. Иришка сегодня блины с повидлом затеяла! — Павло, взрывник, совал руку Витьке, потом Вадиму. — В магазин пиво чешское забросили. Вам брать?

— Ящик! — решительно сказал Вадим.

— Есть! — услужливо козырнул взрывник, подмигнув глазом.

Вадим шагнул прочь от ненавистной столовки.

Его настиг Виктор.

— Голодовку объявил?

— Ага, — Вадим кривил лицо, пытаясь улыбнуться. — Слышал? Пиво зарубежное…

— Перестань! Ты его терпеть не можешь.

— Кто, я? Да я с детства…

— А ну, не дури! Пошли есть.

— Я не хочу.

Вадиму было несносно жаль себя. «Ну ладно, ну что же теперь… Вы живите, радуйтесь на здоровье, а что я? Такая уж у меня судьба-злодейка, такая участь — вечные муки и сплошные несчастья, я привык к ним, я все перенесу, лишь бы всем вам было хорошо».

— Ты иди поешь, Вить… — ровным голосом сказал он, грустно улыбнулся и на расслабленных ногах двинулся к общежитию.

Белесая пелена сползла к горизонту, край солнечного диска блеснул острой бритвой, громким треском ломалась под ногами наледь, на голых тополях хрипко каркали вороны.

«Так, даже лучше, — подумал Вадим. — Теперь я свободный человек».

Он представил, как пройдет мимо Иринки с тарелкой сосисок в руках и даже не посмотрит, не поднимет на нее взгляда, не промолвит ни единого слова. Ему захотелось вернуться и немедленно продемонстрировать свою каменную холодность, но что-то удерживало парня от этого шага.

«Уйду в солдаты или на КамАЗ махну».

Дальние края не очень манили. Витьки рядом не было, и роль страдающего старца уже не подходила. Вадим, глубоко вздохнул, достал сигареты, закурил, затянулся дымом, и в голове его, как итог всего этого суматошного дня, отчетливо высветилось:

«Женюсь на Маринке, всем назло!»

На дверях общежития висела афиша: демонстрируется фильм «Добровольцы». «Схожу», — решил Вадим.

В оконной раме блеснул луч солнца, хорошо поставленным басом гаркнул магнитофон, скрипнула форточка, испустив еще один луч, голос умолк, прямо под ноги плюхнулась стайка воробьев, взлохмаченные птицы затеяли кутерьму, зачирикали, и во всем этом Гайворонский увидел какой-то смысл…