В этот же вечер, засидевшись до глубокой полуночи, Вероника Павловна написала заявление в комиссию по делам несовершеннолетних при райисполкоме и всякий раз, перечитав его дважды и трижды, находила, что оно было казенно сухим, неискренним и, главное, неубедительным и не могущим вызвать у членов комиссии сострадание к ней и жалость к Валерию. Откладывала написанное, брала чистые листы бумаги и начинала все сначала. Повторялись лишь первые строки, в которых она просит комиссию помочь ей в ее тяжелом положении, виновницей которого была по молодости лет она сама.

Фамилию истинного отца Валерия она не называла, говоря о нем туманным и общим выражением — как о «друге юности», который из чувства глубокой ревности не захотел заключить с ней брак, когда она была уже на пятом месяце беременности. Свою вину перед женихом она вуалировала общими словами, ставя себя на ступень жертвы недоразумений и наговоров злых людей. Если в беседе с Калерией она слегка приподняла завесу над своей виной перед истинным отцом Валерия, который, приехав в отпуск с воинской службы для регистрации брака, застал у нее в гостях своего друга, случайно навестившего Веронику, то в письме на комиссию, чтобы не вызвать отрицательного отношения к ее просьбе, Вероника Павловна эти детали опустила и закончила свое заявление просьбой, чтобы комиссия помогла ей сохранить в душе сына любовь к матери, за которую она уже так жестоко поплатилась, сознательно пойдя на ложь-легенду об отце-летчике, трагически погибшем во время выполнения задания.

Уж так, видно, самой природой сформирована душа человека: совершив тяжкий, непростительный грех, стоявший на грани подлости и предательства, человек, еще не потерявший совесть и способный оценивать свои поступки, вначале мучается, казнится, медленно сжигает себя на костре раскаяния… Но время, этот великий лекарь не только страданий физических, но и душевных, с годами гасит всякую боль и даже находит причины для оправдания и объяснения совершенного греха. Так произошло и с Вероникой Павловной. Первые дни после того, как она поняла, что навсегда потеряла своего любящего жениха, приехавшего с другого конца страны, чтобы стать ее мужем и отцом ее ребенка, и не привязала к себе Игоря Туровского, в которого была безответно влюблена много лет, она была на грани самоубийства. Но зарождающиеся в ее душе чувства и силы материнства удержали от этого последнего рокового шага.

А три года назад, отправив Валерия в пионерский лагерь на Черное море, куда ей достать путевку удалось с огромным трудом, Вероника Павловна почти месяц отдыхала в Одессе. И вот там, на солнечном пляже «Аркадия», состоялось ее случайное знакомство с молодым, внешне интересным мужчиной, который, как оказалось потом, был моложе ее на десять лет. На третий день их соседства на пляже они познакомились. Он назвался Альбертом Валентиновичем. При первом же откровенном разговоре Вероника узнала, что Альберт два года назад закончил университет в Днепропетровске и готовился поступать в аспирантуру Московского государственного педагогического института. У него уже была определена тема диссертации, которую он год назад согласовал с одним известным московским профессором, специалистом по педагогике, и в случае успешной сдачи вступительных экзаменов не исключалось, что именно этот профессор, заведовавший кафедрой, мог стать его научным руководителем.

В своем новом знакомом, который был предельно вежлив и внимателен к каждому ее желанию, Вероника увидела порядочного, серьезного и глубоко интеллигентного человека, цель которого — наука. И в этой науке, педагогике, Альберта глубоко волновала острая и актуальная в наш век проблема — воспитание подростка в семье, где у ребенка нет отца.

В Москву Вероника возвращалась вместе с Альбертом, в одном двуспальном купе мягкого вагона.

Ровно через два месяца после возвращения с юга Альберт успешно сдал вступительные экзамены в аспирантуру, его руководителем был назначен профессор Верхоянский, который, отдыхая в Одессе, горячо одобрил тему его будущей диссертации и благословил его шаги в науку.

Поженились Вероника и Альберт под Новый год. Чтобы не выглядеть смешными в глазах соседей и сослуживцев — а некоторые из них шесть лет назад были на свадьбе у Вероники, — молодожены вместе с двумя свидетелями заранее заказали столик на четыре персоны в ресторане «Арагви» и сразу же из загса поехали отмечать первый день их официальной супружеской жизни.

А когда, возвращаясь из «Арагви» (была уже полночь), Вероника, откинув голову на спинку сиденья в такси, вдруг что-то взгрустнула, Альберт наклонился над ней, поцеловал и спросил:

— Ты о чем думаешь?

Вероника, не открывая глаз, тихо, так, чтобы не слышал таксист, проговорила:

— Боюсь одного…

— Чего, ангел мой?

— Я старше тебя на десять лет… Ведь ты можешь меня бросить.

Альберт весело засмеялся и принялся целовать ее в губы, в щеки, в лоб… И, совершенно не подумав, под хмельными парами необдуманно сказал первое, что пришло на ум:

— А помнишь у Есенина: «Увлекла молодого Есенина не совсем молодая Дункан…»? Ты, наверное, об этом сейчас подумала?

— Вот этого-то я как раз больше всего и боюсь. Я боюсь печального конца их любви. Ведь Есенин бросил Дункан, а не она его. Она ему просто надоела, хотя он любил ее.

И чтобы как-то шуткой разрядить напряжение, в которое он поставил впечатлительную Веронику стихами Есенина, Альберт принялся успокаивать ее:

— У нас такого печального конца не будет. Хотя бы потому, что на пути нашем никогда не встретится внучка Льва Толстого.

Это было три года назад. А теперь Альберт, занятый только своей диссертацией и подготовкой к защите, был уже не тем внимательным и нежным другом, каким он был в Одессе и в первый год их супружеской жизни. А старания Вероники как-то уладить дела со свидетельством о рождении сына начали раздражать Альберта. Ему было не до Валерия. Это Вероника чувствовала остро. Нет, не хотела сейчас Вероника, чтобы вся ее жизнь за последние семнадцать лет, со всеми своими непоправимыми ошибками и обманутыми надеждами, проплыла перед ней в ее памяти. А она проплывала… Проплывала зримо, до галлюцинаций. И, как всегда, самым мучительным воспоминанием был приезд Сергея, когда у нее провел ночь его друг школьных лет Игорь Туровский. Уход Сергея… Потом тяжелое объяснение с Игорем, для которого близость с Вероникой была всего-навсего очередным эпизодом обольстительного повесы… Рождение Валерия, мучительное объяснение с родителями, вернувшимися из загранкомандировки, потом встреча и сближение с инженером завода, вскоре ставшим ее мужем… Через три года развод с ним, отнявший у нее столько сил и здоровья. Наконец встреча с Альбертом, и снова близость, сразу привязавшая их друг к другу. Возвращение в Москву в двуспальном купе мягкого вагона (какой она была счастливой эти двое суток!..) и, наконец, второе замужество… Вспомнились и строки Сергея Есенина, так неожиданно и зловеще прозвучавшие в такси, когда они возвращались из «Арагви» в день их бракосочетания…

Совершенно разбитая и усталая после нервно прожитого дня и беседы с инспектором по делам несовершеннолетних, Вероника лежала на тахте с закрытыми глазами и слушала, как сын в своей комнате ставит все новые и новые диски песен о летчиках. Углубленная в воспоминания, чувствуя, как по вискам ее текут горячие слезы, она даже не слышала, как в комнату ее вошел Валерий и склонился над ней.

— Мама, ты плачешь? — В голосе Валерия звучала тревога.

— Это я так, сынок… Просто вспомнила грустное…

— Отца?

— Да, сынок, твоего отца. У меня будет скоро отпуск. Мы обязательно навестим его могилу.

Валерий встал на колени у тахты и, стирая ладонями с висков матери слезы, тихо, сдерживаясь, чтобы самому не расплакаться, проговорил:

— Не плачь… Я всегда буду с тобой рядом.

Глава восьмая

Как всегда, в этот вечерний час Семен Данилович сидел под полосатым парусиновым грибком в летнем кафе на углу Кузнецкого моста и Пушкинской улицы и блаженно потягивал пиво. Все у него есть: есть внуки, которые уже стали взрослыми и все имеют образование, есть хорошая пенсия и полный оклад дворника. Из пенсии, которую райсобес пересылает на его сберкнижку, он позволяет себе снимать только тридцать рублей в месяц. Остальные шли в накопление. В прошлом году тайком от жены и от детей он пошел в нотариальную контору и сделал завещание. Перед этим две ночи вздыхал и переворачивался с боку на бок в бессоннице, обдумывая — кому сколько отписать после своей смерти. Потом наконец решил: «Чтобы не было обиды и свары и чтоб не перемывали мои косточки — всем поровну, на четыре равные части: жене, старшему сыну и двум дочерям». А вчера вечером за ужином вдруг завел разговор о том, что в соседнем доме упал с крыши кирпич и убил уборщицу из овощного магазина.