Тарасом.

– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! – сказал Тарас и,

отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.

Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и

как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или

братьев – это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.

Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший

под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не

сказавши ни одного слова.

Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и

мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и

непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту;

черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.

– Чем бы не козак был? – сказал Тарас, – и станом высокий, и чернобровый, и

лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно,

как подлая собака!

– Батько, что ты сделал? Это ты убил его? – сказал подъехавший в это время

Остап.

Тарас кивнул головою.

Пристально поглядел мертвому в очи Остап. Жалко ему стало брата, и

проговорил он тут же:

– Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги

и не растаскали бы его тела хищные птицы.

– Погребут его и без нас! – сказал Тарас, – будут у него плакальщики и

утешницы!

И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волкам-сыромахам или

пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважать в

ком бы то ни было. Как видит, скачет к нему на коне Голокопытенко:

– Беда, атаман, окрепли ляхи, прибыла на подмогу свежая сила!..

Не успел сказать Голокопытенко, скачет Вовтузенко:

– Беда, атаман, новая валит еще сила!..

Не успел сказать Вовтузенко, Пысаренко бежит бегом, уже без коня:

– Где ты, батьку? Ищут тебя козаки. Уж убит куренной атаман Невылычкий,

Задорожний убит, Черевиченко убит. Но стоят козаки, не хотят умирать, не

увидев тебя в очи; хотят, чтобы взглянул ты на них перед смертным часом!

– На коня, Остап! – сказал Тарас и спешил, чтобы застать еще козаков, чтобы

поглядеть еще на них и чтобы они взглянули перед смертью на своего

атамана.

Но не выехали они еще из лесу, а уж неприятельская сила окружила со всех

сторон лес, и меж деревьями везде показались всадники с саблями и копьями.

«Остап!.. Остап, не поддавайся!..» – кричал Тарас, а сам, схвативши саблю

наголо, начал честить первых попавшихся на все боки. А на Остапа уже

наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного

полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро

третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в

конскую грудь горячая пуля, – вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и

задавил под собою всадника. «Добре, сынку!.. Добре, Остап!.. – кричал

Тарас. – Вот я следом за тобою!..» А сам все отбивался от наступавших.

Рубится и бьется Тарас, сыплет гостинцы тому и другому на голову, а сам

глядит все вперед на Остапа и видит, что уже вновь схватилось с Остапом

мало не восьмеро разом. «Остап!.. Остап, не поддавайся!..» Но уж одолевают

Остапа; уже один накинул ему на шею аркан, уже вяжут, уже берут Остапа.

«Эх, Остап, Остап!.. – кричал Тарас, пробиваясь к нему, рубя в капусту

встречных и поперечных. – Эх, Остап, Остап!..» Но как тяжелым камнем

хватило его самого в ту же минуту. Все закружилось и перевернулось в глазах

его. На миг смешанно сверкнули пред ним головы, копья, дым, блески огня,

сучья с древесными листьями, мелькнувшие ему в самые очи. И грохнулся

он, как подрубленный дуб, на землю. И туман покрыл его очи.

X

– Долго же я спал! – сказал Тарас, очнувшись, как после трудного хмельного

сна, и стараясь распознать окружавшие его предметы. Страшная слабость

одолевала его члены. Едва метались пред ним стены и углы незнакомой

светлицы. Наконец заметил он, что пред ним сидел Товкач, и, казалось,

прислушивался но всякому его дыханию.

«Да, – подумал про себя Товкач, – заснул бы ты, может быть, и навеки!» Но

ничего не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать.

– Да скажи же мне, где я теперь? – спросил опять Тарас, напрягая ум и

стараясь припомнить бывшее.

– Молчи ж! – прикрикнул сурово на него товарищ. – Чего тебе еще хочется

знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою

скачем не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь

чепуху. Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести

сам себе беду.

Но Тарас все старался и силился собрать свои мысли и припомнить бывшее.

– Да ведь меня же схватили и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было

никакой возможности выбиться из толпы?

– Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! – закричал Товкач сердито, как

нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. – Что

пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись

люди, которые тебя не выдали, – ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей

скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову

оценили в две тысячи червонных.

– А Остап? – вскрикнул вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг

вспомнил, как Остапа схватили и связали в глазах его и что он теперь уже в

ляшских руках.

И обняло горе старую голову. Сорвал и сдернул он все перевязки ран своих,

бросил их далеко прочь, хотел громко что-то сказать – и вместо того понес

чепуху; жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи

безумные речи.

А между тем верный товарищ стоял пред ним, бранясь и рассыпая без счету

жестокие уморительные слова и упреки. Наконец схватил он его за ноги и

руки, спеленал, как ребенка, поправил все перевязки, увернул его в воловью

кожу, увязал в лубки и, прикрепивши веревками к седлу, помчался вновь с

ним в дорогу.

– Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над

твоей козацкою породою, на куски рвали бы твое тело да бросали его в воду.

Пусть же хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи, да пусть же

степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской земли.

Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!

Там говорил верный товарищ. Скакал без отдыху дни и ночи и привез его,

бесчувственного, в самую Запорожскую Сечь. Там принялся он лечить его

неутомимо травами и смачиваньями; нашел какую-то знающую жидовку,

которая месяц поила его разными снадобьями, и наконец Тарасу стало лучше.

Лекарства ли или своя железная сила взяла верх, только он через полтора

месяца стал на ноги; раны зажили, и только одни сабельные рубцы давали

знать, как глубоко когда-то был ранен старый козак. Однако же заметно стал

он пасмурен и печален. Три тяжелые морщины насунулись на лоб его и уже

больше никогда не сходили с него. Оглянулся он теперь вокруг себя: все

новое на Сечи, все перемерли старые товарищи. Ни одного из тех, которые

стояли за правое дело, за веру и братство. И те, которые отправились с

кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили головы,

все сгибли – кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья и

бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши

позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из

старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая

сила. Слышал он только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита