На этот раз лезвие ножа угодило прямо в одну из открытых ран на спине Хаттори и задело позвоночник. Тело его как окаменело. Глаза закатились, сверкнув белками, язык вывалился изо рта. Неужели готов? Она, что, убила его? Мама-сан и трое гангстеров вскочили и застыли на месте. Хаттори повалился вперёд, по телу прошла судорога, но он тут же очнулся, приподнялся и забормотал ещё быстрее:

— Ой, больно! Больно! Времени нет… черепаха, черепаха пришла? Золотую рыбку хороним? В груди колет… Тон-тон-тон! Как иголки. Мики-тян здесь ещё? Мрак, как в аду. Собирались на пляж в Атами, но теперь всё, конец.

Через десять минут после вылета из «Эль Прата» за занавеской, отгораживающей салон от носовой части самолёта, там, где находится кабина экипажа, прозвучал выстрел. За ним второй, третий. Самолёт затрясло как в лихорадке. С места, где сидел Идзуми, невозможно было понять, застрелили ли угонщики пилота или это перестрелка между террористами и экипажем. Не могли же они убить и командира, и второго пилота! Оба угонщика, стоявших в салоне, рванулись к кабине. Навстречу им выскочила стюардесса с лицом, белым как мел. Тряска продолжалась, самолёт ощутимо терял высоту. В салоне царил хаос. Во что бы то ни стало надо понять, что происходит, чтобы подготовиться к тому, что предстоит, подумал Идзуми. Остальные пассажиры, наверное, думали то же самое.

Ещё одна стюардесса побежала по проходу к кабине лётчиков. Угонщиков не было видно, пассажиры повскакивали со своих мест и кричали ей вслед:

— Что происходит?

— С пилотами всё в порядке?

— Почему нас так трясёт?

— Мы разобьёмся? Мы разобьёмся?

— Пожалуйста, оставайтесь на местах. — Это было единственное, что она могла ответить.

Как только стюардесса скрылась за занавеской, в салоне поднялся гвалт. Говорили все разом. Мужчинам, оставшимся после Барселоны без женщин, надо было что-то высказать, к кому-то обратиться — к соседям, к кому угодно, чтобы поделиться своим волнением. По интеркому кто-то что-то сказал на непонятном Идзуми языке. Видимо, один из угонщиков. Потом раздался женский голос — стюардесса звала свою коллегу. Послышались крики другой женщины.

Один из пассажиров, понимавший по-английски, вскочил с места и закричал:

— Они говорят, что не умеют управлять самолётом!

Салон тут же охватила паника. Люди вопили и стонали:

— Мы разобьёмся! Падаем! Нет, прекратите! Не может быть! Мы все погибнем! Кончайте дурака валять!

Мужчина средних лет, сидевший у окна рядом с Идзуми, вдруг сложил вместе ладони, и из его рта хлынул бессмысленный поток звуков:

— Кутитютипа, кутютипа, кутикутику титютипа, кутюкутютипакутикутикутикути.

То ли он говорил на неведомом языке, то ли просто нёс околесицу, доводящую его прямо-таки до религиозного экстаза. «Вот бог послал соседа! — мелькнуло в голове Идзуми. — Ни о чём не даст подумать перед самым концом!»

Одна из стюардесс кинулась в хвост салона с криком: «Мама! Мама!» Волосы её были растрёпаны. Безнадёжность ситуации стала ясна окончательно. Пассажиры впали в истерику. Самолёт резко дёрнулся влево, потом вправо, закачался, как маятник, задирая и опуская нос, потом заметался, как привязанный к резинке мячик.

Сидевший перед Идзуми пассажир вскочил со своего кресла и в ярости заорал:

— Ага, понял перед смертью! Мураками и Маэда! Подонки! Захотели всё к рукам прибрать, вот и послали меня во Францию!

— Горо! Вера! Кто будет о вас заботиться, если меня не станет? — захлёбывался рыданиями другой пассажир, держа перед собой фотокарточку. — Кто присмотрит за вами?

— Так это ж всего-навсего собаки! — заметил его сосед и получил в ответ:

— А мне плевать на людей! Плевать на вас! Хоть все сдохните!

— Но я ещё так много собирался сделать! Только деньги завелись, хотел француженок потрахать как следует! Как же так? Так горбатился на этой работе, и что ж теперь?!

— А я занимаюсь макетами. Ну знаете, в таких ящиках — сады, дома в миниатюре… Уже выбрал следующую работу… Уже двенадцать сделал, это тринадцатая… Ящик новый купил, всё приготовил. Как же теперь-то? Ведь всё своими руками! А-а-а-а!

— Кутитютипа, кутютипа, кутикутикутитютипа, кутюкутютипакутикутикутикутикути.

— Чёрт! Зачем только я послушал это вонючее управление пищевой гигиены?! Могли бы спокойно и дальше «спайси» продавать! И продажи были бы что надо! Нет, перешли на «медиум»! Надо было положить на это говёное управление! И во Францию не пришлось бы лететь!

В салоне стоял сплошной крик. Освещение померкло — лампы еле-еле тлели красно-бурым светом, вызывая ассоциацию с Преисподней. Мысль, что с привычкой жить придётся расстаться, заставила Идзуми непроизвольно вскочить с кресла и издать непонятный громкий вопль. До этого момента ему как-то удавалось безмолвно наблюдать за охватывавшим самолёт безумием, поэтому происшедшая с ним неожиданная трансформация произвела впечатление на продолжавшего нести околесицу соседа — он на миг умолк, подняв на Идзуми изумлённые глаза, но тут же возобновил свой речитатив и добавил громкости, полный решимости не дать конкуренту себя превзойти:

— Харамафундарамаханда, фундафундахандарамахандафунда, ханда, хандаракэфундаракэ, фунфунхандарафундарахондарама, фундарумафунарума.

— С Юмико я переспал всего три раза, но это было что-то непередаваемое. Розовые губки между ног — настоящая обитель блаженства. Маленькие лепестки розы. Они так и сочились влагой. Сколько страсти!.. Если бы я мог ещё разок зарыться лицом в её груди и…

Президент компании, много лет скрывавший свои чувства, повернулся к своему начальнику департамента, сидевшему рядом, и обнял его:

— Я тебя хочу! Хочу добраться до твоей задницы!

— Ой-ой! Извините! Я так не могу! — вскричал изумлённый подчинённый. — Перед смертью… Позвольте мне умереть спокойно и красиво!

— Ты что такое говоришь?! Неужели я такой гадкий? — взъярился президент и схватил начальника департамента за горло. Совсем сдвинувшаяся стюардесса, обнажившись ниже пояса, пробиралась по проходу между рядами. Прижавшись к груди крепкого телосложения парня, она похотливо умоляла:

— Ну давай же! Трахни меня! Пожалуйста!

— Идиотка! Выбрала время! — отбиваясь от стюардессы, парень толкнул её. Она упала и залилась слезами:

— Я до сих пор всех отшивала, а мне уже тридцать два, и у меня так ни с кем и не было. Обидно же!

Человек, сидевший в хвосте, вскочил и принялся танцевать, напевая:

— Я всю жизнь как вол работал — накопил чуток деньжат.

И поехал за границу по совету тех ребят.

Говорили мне ребята, что от счастья упаду.

Вместо этого, выходит, — на тот свет я попаду!

Идзуми оттолкнул не прекращавшего бормотать соседа и выглянул в иллюминатор. Он увидел не землю, а косую линию горизонта, где море сходилось с небом. Скрипя всеми сочленениями, самолёт пикировал прямо в воду. Идзуми не выдержал и с криком вывалился в проход. Стюардессы и пассажиры обнимались, плакали и вопили во всё горло, что всем крышка. Идзуми посмотрел на происходящее с отвращением, но уже в следующий миг вдруг сам решил присоединиться к всеобщему бедламу. Скинув брюки, он вскарабкался на рыдавшую в проходе стюардессу, намереваясь удовлетворить её желание. Стюардесса умоляла его поспешить. Салон превратился в кромешный ад, наполненный оглушительными душераздирающими криками и завываниями.

— Мураками! Маэда! Предатели! Дерьмо собачье! Собираются всем рулить, когда я умру! Ничего! Я после смерти вернусь и не дам вам, проклятые морды, покоя!

— О, Горо! Вера, малютка! Если я погибну, кто о вас позаботится?! Ужас! Не хочу умирать! Пусть другие сгинут, только не я! Только не я!

— Пропади она пропадом, эта Франция! Эти чёртовы француженки… Деньги прямо из рук рвали, а потом хихикали у меня за спиной, дураком выставляли. А я эти деньги собственным горбом зарабатывал! Собственным горбом! Это разве дело?! Ну скажите — дело?!