Наступила тишина, мертвое безмолвие.

Затем в угольном мраке мрачной шахты появился свет.

Приближаясь, он становился ярче, и неясная тень, плывущая следом за ним, постепенно превратилась в голову и плечи Баса Бессмертного.

— Сильнее! Торопись! — зашептал андроид.

Желтая рука, неуловимо сдвинувшись, сделала быструю поправку. Камень Судьбы загорелся ярче. Неожиданно он словно взорвался светом, вспыхнув ослепительным солнечным шаром. Яростные, жаркие лучи пронзили кромешную тьму.

— Больше, — настаивал андроид.

Камень залил всю шахту пульсирующим смертельно ярким светом.

Бас остановился, взглянул на платформу и усмехнулся. Серые глаза прекрасного в своей невинной юности нагого мальчика затуманились.

Словно боевой снаряд, швырнул он на помост Камень Судьбы.

Свет. Взрыв света, без звука, без ударной волны. Ослепительная вспышка.

Сиран упал вниз лицом и отполз за тяжелый каменный столб. Потекли долгие, томительные минуты. Наконец он решился поднять голову.

Свет лился сверху, а Бас стоял на платформе рядом с двумя глыбами бездушных искусственных людей.

Плоть андроидов безобразно коробилась, изгибалась и чернела от излучения, как кожа в огне.

— Бедные уродцы, — тихо произнес Бас. — Они, как и я, не нашли в этой Вселенной своего уголка.

Поэтому они тоже грезили, только их грезы были наполнены ненавистью.

Он наклонился и поднял с земли круглый черный камень, в котором было не больше жизни и света, чем в обычном, хорошо обкатанном водой голыше.

Бас печально вздохнул, с нежностью перекатил его с ладони на ладонь и уронил.

— Если бы у них было время получше изучить свою машину, я никогда бы не смог добраться до них живым.

Он поглядел на Сирана, растерянно стоявшего внизу рядом со столбом.

— Только благодаря тебе, человек, им не хватило времени на это. Не хватило, быть может, нескольких секунд.

Он взмахнул жезлом.

— Неси это, а я освобожу твою Маус.

Много часов спустя Маус, Сиран и Бас Бессмертный стояли в опаловом свете большой комнаты КРЕСТА АНСАТА Человеческому миру уже ничто не угрожало.

Бас объяснил людям, как управлять построенной андроидами центробежной энергетической установкой.

Освобожденные рабы через Запретную Равнину разошлись по домам. Отныне она перестала быть запретной. Калдов милосердно погрузили в глубокий сон, сон без пробуждения. Мир стал свободным, и за все добро и зло, что будут твориться в нем, отвечало теперь само человечество.

Маус нежно прижалась к Сирану, он обнял ее худые плечи, и малиновые лохмотья смешались с желтыми.

Бас улыбнулся им обоим.

— Теперь, — сказал он, — я могу быть счастлив, пока планета не умрет сама.

— Ты не хочешь остаться с нами? Наша благодарность, наша любовь…

— Уйдут со следующими поколениями. Нет, маленький человек. Я построил свой собственный мир, мир, где мне всегда будут рады. И я буду счастлив в нем больше, чем вы в своем, потому что это мой мир. Там нет ни раздоров, ни зла, ни страданий, прекрасный мир для меня и Марсали.

Его окружило сияние. Когда-нибудь Сиран споет об этой минуте, пусть он и не понял происходящего до конца.

— Я не завидую вам, — улыбаясь, прошептал Бас. — А вы когда-нибудь подумаете обо мне и позавидуете.

Он повернулся, легко прошел по широкому каменному полу и поднялся по ступеням к ложу. Сиран тронул струны арфы. Он послал музыку к высокому своду, наполнил пространство в скале звенящей мелодией.

Он запел ту песню, которую пел для Маус на гребне над горящим морем, простую песню о двух влюбленных. Бас лег на свое ложе — тяжелый каменный крест, укрытый мехами и разноцветными шелковыми шалями.

На прощанье он еще раз с улыбкой оглянулся на Сирана и Маус. Нежная белая рука его приветливо помахала им и опустилась на черный камень.

Молочный свет окутал платформу. Он шел волнами, кружился, становился все плотнее и плотнее и, наконец, превратился в стену теплого жемчужного цвета. Еще с минуту люди могли разглядеть сквозь нее черноволосую голову Баса, лежавшую на сгибе руки, его тело, раскинувшееся с небрежной угловатой грацией. Но вскоре прочная стена живых лучей скрыла от них фигурку бывшего повелителя Камня Судьбы.

Туннель в шахту был заделан. Маус и Сиран вышли в золоченые двери и плотно закрыли их. Пока мир жив, эти двери не должны открыться снова.

Затем они обнялись и поцеловали друг друга.

Крепкие загорелые руки, сжимающие юное гибкое тело, смешавшееся дыхание, губы, согретые жизнью. Безрассудство и страсть, пустые желудки, арфа, которая поет на переполненных народом рыночных площадях, а над головой, вместо крыши, огромное, всем открытое небо.

И Сирая не завидовал черноволосому мальчику, грезившему на каменном кресте.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВЕНЕРИАНЦЕВ

Ветер дул ровно, не усиливаясь, не налетая внезапными шквалами, и силы его хватало ровно настолько, чтобы еле-еле наполнять паруса обшарпанной скорлупки и неспеша гнать ее по тихим морским волнам. Мэтт Харкер лежал у румпеля, считал струйки пота, скатывавшиеся по его голому телу, и угрюмыми тусклыми глазами поглядывал в темно-индиговые небеса. Из последних сил он сдерживал бессильную злобу, что поднималась в его горле, как горькая отрыжка.

Море — венерианская жена Рури Маклерена называла его Морем Утренних Опалов — черное, пронизанное яркими подводными огоньками, чуть слышно плескалось у борта корабля. Небо низко нависало над ним. Толстое облачное одеяние Венеры навсегда укрыло Солнце от изгнанников-землян, и теперь они почти забыли, как выглядит великое дневное светило. На горизонте синий мрак рассеялся, и узкая светлая полоска протянулась там, где небо сливалось с морем. Две тысячи восемьсот человек, экипажи двенадцати кораблей, они чувствовали себя безнадежно заплутавшими на долгом пути между рождением и смертью.

Мэтт Харкер глянул на парус, затем на кормовой фонарь идущего впереди корабля. В туманном сиянии, которое не угасает на Венере даже ночью, было отчетливо видно его лицо, изможденное, осунувшееся, покрытое морщинами и шрамами той жизни, когда желаешь и не имеешь, умираешь, но не бываешь мертвым. Харкер был тощим, жилистым, невысоким человеком со змеиной уверенностью в движениях.

Кто-то осторожно пробрался к нему, обходя спящих, чьи тела устилали всю палубу. Харкер равнодушно кивнул подошедшему.

— Привет, Рури.

— Привет, — ответил Рури Маклерен и сел.

Он был молод, наверное вдвое моложе Харкера.

На его лице, очень усталом, все еще светилась надежда. Некоторое время он сидел, ничего не говоря и ни на что не глядя, а затем спросил:

— Ради Бога, скажи, Мэтт, насколько нас еще хватит?

— Экая важность, парень! Что, терпение лопается?

— Не знаю. Возможно. Когда мы где-нибудь остановимся?

— Когда найдем место, где можно остановиться.

— А есть такое место? По-моему, судьба преследует нас с самого моего рождения. Вечно что-нибудь да не так. То набеги туземцев, то лихорадка, то скверная земля… Нет нам покоя. Но должно же это когда-нибудь кончиться? Можно ли выжить в таких условиях?

— Я предупреждал тебя: не заводи малыша! — заметил Харкер.

— При чем тут мой ребенок?

— Ты начал беспокоиться. Малыша еще нет, а ты уже тревожишься.

— Конечно, тревожусь.

Маклерен обхватил голову руками и выругался. Харкер понимал, что его сосед с трудом удерживается от крика.

— Да, я не хочу, чтобы с моей женой и малышом случилось то же, что с твоими. У нас на борту лихорадка.

На минуту глаза Харкера стали похожими на раскаленные угли. Затем он взглянул на парус и сказал:

— Может быть, смерть — это лучший выход для них.

— Нельзя так говорить.