Предлагаемый этюд о тайноречии (криптоглоссон), материалом для чего послужил язык брянских нищих, некогда в извлечении был читан на одном из заседаний Императорского Общества любителей древней письменности. Правда, и теперь он появляется не вполне и без этимологический своей части, а также без примечаний, в которых нередко подкрепляется высказанная мысль и точнее обосновывается какое-либо положение, поступиться чем пришлось по недостатку средств местной типографии, тем не менее, и в таком виде этимологический очерк этот, быть может, обратит на себя внимание ради знакомства с одною из любопытных бытовых сторон нашего забытого края.

П. Тиханов

Давно как-то, во время летнего пребывания своего в Брянске, я пригласил к себе одного слепого старца, калеку перехожего, и попросил его передать мне говорком все те духовные стихи, что он обычно псалит, моля тем прохожих о спасне. Готовность старца была полная, и я записал от него варианты Федора Тирона (Хвёдора Тырина), Егория Храброго, Пьяницы или Василия Касарецкого, Алексея божьего света человека и проч. (две псалки: «Алексей божий человек» и «Архангел Михаил» напечатаны в Брянском Вестнике за 1894 год.). Под конец наших сеансов, когда записывать уже было нечего, я в разговоре намекнул, что у старцев и нищих, сколько известно, есть свой язык, которым они иногда перебрасываются между собой, не желая быть понятыми от посторонних. Собеседник подтвердил это и тут же на мою просьбу продиктовал все, что мог припомнить или что знал из своего тайного языка, которому он, так же, как и псалкам (духовным стихам), научился в детстве от башканов (старших), будучи у них в качестве дружки поводыря. Выражения эти образовали небольшой лексикон, представляющий любопытную страницу русской этнологии. Здесь встречается немало слов, видимо, греческого происхождения, таковы, например, Ахвес, галость, кресо и проч.; есть слова непонятные, наприм., лепюга — вода, Стод — Бог, etc.; иные же, напротив, деланные, как бы указывающие на семинарское происхождение, например, липусь — лапти и др. На этот последний источник, помнится, указывал покойный И.М. Снегирев, заметив, что некогда знаменитая сосенка на питейном доме не каламбур ли какого книжного человека?

Бедный и составленный исключительно про свой немудрый обиход, язык старцев, нищих, калек перехожих напоминает собою другие такие же языки, наприм. (ближе всего), жаргон офеней, прасолов и проч.

В Описании Кричевского графства, составленном Андреем Мейером в 1786 году, есть весьма любопытное указание на особый язык местного населения. «Я думаю, — говорит автор Описания, — что не противно будет, если я упомяну здесь о том наречии, которым все (?) кричевские мещане, портные, сапожники и других мастерств люди, а особливо живущие около польской границы корелы (не от корелов, а от грабежей своих так названные крестьяне) между собою изъясняются. Сие наречие, подобно многим российским, а особливо суздальскому, введено в употребление праздношатавшимися и в распутстве жившими мастеровыми, которые, привыкнув уже к лености и пьянству, принужденными находились для прокормления своего оное выдумать и сплесть, дабы посторонние их не разумели, и они всех тем удобнее обкрадывать и мошенничать могли. Оно не основано ни на каких правилах и, кроме множества произвольно вымышленных, состоит еще из переломанных немецких и латинских слов. Употребляемая между ими таковая речь называется здесь отверницкою или отвращенною» (Рукопись библиотеки Казанского университета, лл. 4 об. — 6).

Язык офеней (торгашей-ходебщиков) также служит им для разговоров только в присутствии других, между собою же они говорят всегда языком общим, великорусским.

То же самое говорит Романов о катрушницком лемезене, тайном языке Шаповалов. «Лемезень свой катрушники-шаповалы употребляют только вне дома, в рабочих отлучках, и никогда не говорят на нем на родине. Делается это, во-первых, из нежелания его профанировать (sic), во-вторых, из опасения, чтобы не изучили его местные евреи, эксплуатирующие, как и везде, темную народную массу. Осторожность Шаповалов дошла в этом отношении до того, что лемезень их неизвестен даже членам семьи, не занимающимся шаповальством» (Живая Старина, I).

То же самое надо сказать и относительно языка прасолов.

Кому не известно также, что из желания скрыть от покупателя настоящую цену товара, чуть ли не в каждом магазине введены свои тайные отметки, для чего подбирают какое-либо слово или речение из десяти разных букв (наприм., Португалия, правосудие, Иерусалим, люби правду, пучеглазый, Got hilf uns, borge nicht, gardez vous, и т. подобн.), которые и служат затем условными цифрами, причем в отметках большие литеры означают рубли, строчные — копейки.

Есть нарочито тайный язык, известный argot (немецк. rothwälsch, Gaunersprache, англ. cant, slang), собственно воровской язык, язык мошенников. Далее, есть особый язык тюремных сидельцев и вообще мест заключения; язык ссыльных и арестантов, состоящий из своих речений: припомним здесь оригинальный язык декабристов, которые, будучи в Петропавловской крепости, переговаривались между собою постукиваньем. Есть школьный жаргон, жаргон канцелярий, военный, условный язык цветов и цвета (окраски), некогда был язык мушек, веера, есть язык перчаток и проч., и проч. Для условных переговоров на Руси сыстари служил, между прочим, свист, употреблявшийся не одними разбойниками. Известна народная песня:

Перечислить все условные (тайные) языки или жаргон отдельных классов нет никакой возможности, ибо здесь открытое и безграничное поле самой пылкой фантазии, причем каждая риторическая фигура, будь то метафора, ирония, аллегория, etc., однажды принимаясь известным кружком, тем самым уже получает в нем право гражданства и понемногу вступает затем в общий оборот, при случае заменяя собою обычное слово.

К этой же категории жаргона (или вернее — арго) надо отнести и условный язык, сделанный из языка обыкновенного. Самый общеупотребительный и самый относительно старинный язык этого рода есть так называемый разговор по херам, когда слог хер (произношение буквы X церковнославянского алфавита) или какой другой, что все равно, вставляется между каждым слогом произносимого слова, причем к началу, а иногда и к окончанию слова также приставляется избранный слог. По этой системе предложение, наприм., «покурим трубочки», будет таково: херпохеркухеррим хертрухербочхеркихер. Или последний слог каждого слова складывают по церковнославянскому произношению, для вящей же темноты и невразумительности слова произносят скоро и делают на конце особое ударение, так сказать, отчеканивают последний слог: покурим-мыслете-ер-м трубочки-како-иже-ки. Говорят также, заранее условясь в известных приставках к слову, причем самые выражения разделяют наполы и ставят эти части одну на место другой: ши-бочки-тру-цы рим-поку-тацы, здесь ши и цы — условные приставки, бочки — вторая половина слова, тру — первая (трубочки), рим — вторая половина, поку — первая (покурим), тацы — приставка, и т. п.