Столь же ненужным был и трехмесячный курс оперативной подготовки — уход от слежки, правила конспирации, скрытое фотографирование, шифровальное дело, радиосвязь, тайнопись — все это она уже проходила в Лейпциге.

Но она ни разу не выдала своей осведомленности в профессиональных делах. Она легко научилась умалчивать о том, что другим не следовало знать. Необходимость вести двойную жизнь ее не тяготила. «Видимо, я прирожденная разведчица», — думала она про себя, глядя в зеркало и улыбаясь.

Полезным был только трехмесячный интенсивный курс русского языка, который она изучала с присущим ей старанием. Габриэле собиралась специализироваться на положении в восточном блоке.

В штаб-квартире западногерманской разведки в Пуллахе молодой одинокой женщине были очень рады. Кто-то из коллег, здороваясь, неизменно целовал ей руку: это были господа старой школы, которые не изменяют своим привычкам. В дни их молодости женщин брали в разведку только на роль секретарей, машинисток и радисток. Но они не могли не отдать должное аналитическим способностям и познаниям Габриэле.

Для нее служба в разведке почти ничем не отличалась от работы в научном институте. Она писала доклады, отчеты и записки, истолковывая происходящее в Москве и в других социалистических столицах. Разница состояла в том, что она не могла опубликовать результаты своих научных изысканий. Зато в ее распоряжении были совершенно уникальные сведения и документы, получаемые от западногерманских разведчиков по ту сторону «железного занавеса».

Долгие семь месяцев в ее жизни не было ничего кроме работы. Она не получала никаких известий от Карличека и сама не имела права ему писать. Ведомство Карличека, заботясь о ее репутации, старательно оберегало Габриэле от естественного интереса западногерманской контрразведки к новому сотруднику. Регулярная переписка с ГДР, даже самого невинного содержания, могла вызвать подозрения.

С Карличеком они встретились вновь только в ее первый отпуск, следующим летом. Она отправилась в Австрию, в Южный Тироль, и Карличек прибыл туда же. Для него это была первая поездка за границу.

Разлука нисколько не притупила их чувств. Карличек был все также нежен и внимателен. Любовь между ними вспыхнула с прежней силой. Габриэле обнимала его со всем пылом нерастраченной страсти.

Карличек немного походил на ее отца — такой же надежный, немногословный и умелый. Она хотела постоянно быть рядом с ним, любить его и боялась его потерять. Он подарил ей чувство уверенности в самой себе.

Только древний страх женщины быть брошенной, быть покинутой мужчиной преследовал Габриэле. Она чувствовала, что должна за него держаться обеими руками.

Несмотря на все свои успехи на работе, несмотря на свою репутацию самостоятельной, независимой женщины, которая прекрасно управляется со своей жизнью и работой, она на самом деле мечтала быть зависимой от любимого мужчины.

И она поняла, что полностью от него зависит — не в смысле крыши над головой или денег (она, вполне вероятно, зарабатывала много больше, чем он), а в смысле душевного спокойствия, ее самоощущение, ее самооценка зависели от Карличека, от его к ней отношения.

Весь месяц они не говорили о делах. Только когда наступил момент расставания и Габриэле спросила, когда они увидятся вновь, Карличек, как всегда, стесняясь и мямля, открыл карты.

— Это зависит от тебя, Габи, — признался он. — Чтобы увидеть тебя, мне нужно какое-то оправдание для моего начальства. Просто так они меня больше не отпустят. Вот если бы ты могла передать им какие-нибудь документы, они бы не стали нам мешать.

Видно было, что Карличек не одобряет своего начальства, но он слишком дисциплинирован, чтобы ослушаться, и слишком робок, чтобы восстать.

Габриэле надолго замолчала. Просьба повергла ее в тоску. Она понимала, чего от нее хотят и чем рискует. Невинная игра незаметно переросла в нечто, подпадающее под статьи уголовного кодекса. С одной стороны, ее мучили угрызения совести и страх, с другой, она слишком любила Карличека, который многим для нее пожертвовал. Чувство к Карличеку перевесило.

Вернувшись домой, она начала работать на восточногерманскую разведку по-настоящему.

Друзья Карличека, надо отдать им должное, ее никогда не торопили и не подгоняли, не требовали ничего лишнего и довольствовались тем, что она сама им сообщала. Она боялась, что на нее начнут давить. Но этого не произошло. Напротив, она все время слышала: делайте только то, что не создает для вас риска.

Старательная, усидчивая, с комплексом отличницы, которая все делает только хорошо, она работала на обе разведки с присущими ей блеском и основательностью.

Она была исключительно ответственным человеком, которая не могла позволить себе провалиться, не справиться. Разочарование начальства было для нее худшим унижением.

Она многое знала — не только о том, что происходит в стенах родного ведомства.

По долгу службы Габриэле встречалась и с коллегами из США и Великобритании, присутствовала на важных совещаниях западных разведчиков, и все, что ей удавалось увидеть и услышать, она передавала в ГДР.

Ее острый ум ценили и на Востоке, и на Западе. Вскоре ей доверили подготовку разведывательных сводок для канцлера ФРГ. Копии она регулярно отправляла в ГДР, где их читал генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер. Руководители двух немецких государств в равной степени были ей благодарны.

Получаемыми от Габриэле сведениями МГБ ГДР делился с коллегами из советского КГБ. Этим в министерстве занимался 10-й отдел, отвечавший за сотрудничество со спецслужбами социалистических стран.

Москва тоже снабжала восточногерманскую разведку информацией. Но о положении внутри Западной Германии разведчики ГДР знали лучше, чем советские разведчики. Немцам было легче работать среди немцев. Между разведками социалистических стран тоже было налажено разделение труда. Западная Германия считалась сферой особого внимания восточных немцев.

В представительстве КГБ в ГДР сразу обратили внимание на появление нового информированного источника у немецких товарищей. Москва приказала узнать, кто он, насколько надежен, нельзя ли попросить его ответить на вопросы, интересующие КГБ СССР?

Сотрудники представительства пытались неофициально прощупать немецких товарищей, но те хранили молчание. Заговорили с начальником главного разведывательного управления МГБ ГДР генералом Маркусом Вольфом. Тот с присущей ему иронией заметил, что информацией делиться будем, а сообщать подлинные имена агентов — так не договаривались.

Тогда глава представительства решил, что он попробует поговорить с самим министром госбезопасности Эрихом Мильке — пусть немцы все-таки расскажут, кого им удалось завербовать. Он позвонил в секретариат министра и попросил немедленно устроить ему встречу с Мильке. Но Мильке был на футбольном матче.

Если член политбюро ЦК СЕПГ и министр государственной безопасности Эрих Мильке не уезжал в отпуск или на охоту, только одно событие могло отвлечь его от важных дел — футбольный матч с участием берлинской команды «Динамо», которая состояла на балансе министерства. Мильке лично заботился о спортивном обществе «Динамо-Берлин». Однажды на ежегодном балу общества он взял микрофон из рук самого известного телеконферансье и сам вел весь вечер. Восторгу футболистов и приглашенной публики не было предела.

А однажды на вечеринке динамовцев в кафе министр ходил от стола к столу, играя на шарманке, и собирал пожертвования для футбольного клуба. Успех был колоссальный. Перед взглядом министра никто не решился выставить себя скаредным или недостаточно патриотичным.

Мильке был фанатичным болельщиком. Когда судья назначал пенальти в ворота динамовцев, Мильке, случалось, в гневе топтал собственную шляпу. Его сын Франк не любил сидеть рядом с отцом на матче, потому что ему иногда было просто неудобно — так громко кричал министр.

Подчиненные Мильке, такие же поклонники футбола, не всегда могли разглядеть его на трибуне, но всегда слышали:

— Ага, шеф тоже здесь.

Когда популярнейший в ГДР футболист Лутц Айгендорф, член национальной сборной от «Динамо», остался на Западе после товарищеской встречи в ФРГ, для Мильке это был удар.

Через четыре года Лутц погиб в Западной Германии в результате дорожно-транспортного происшествия. На опасном повороте он на своей новенькой «Альфа-ромео» врезался в дерево. Бывший динамовец, не приходя в сознание, через два дня умер в больнице.

В секретариате министра государственной безопасности ГДР отметили, что в тот день у Мильке настроение было лучше обычного.

До Нового года с министром главе представительства КГБ встретиться так и не удалось. В социалистической Германии официально Рождество праздником не считалось, но на самом деле все его отмечали. Из представительства КГБ в секретариат Мильке прислали большую корзину цветов, узбекскую дыню, сувенирный набор белорусских водок, набор черной и красной икры и только что изданный в Москве сборник афоризмов Лихтенберга.

Эрих Мильке любил цветы, особенно пионы, и испытывал страсть к афоризмам. Он их собирал. Он считал, что в афоризмах сосредоточена жизненная мудрость, которой надо руководствоваться.

Любимым праздником атеиста и коммуниста Мильке был сочельник, хотя и в этот день он допоздна засиживался в министерстве. Но это была просто дань партийной традиции: коммунист-руководитель рано с работы не уходит.

— В сочельник, — говорил Мильке сыну, — в нашей стране ничего не случится. На этот счет можно быть совершенно спокойным.

Домашние ждали его с нетерпением. Когда Мильке, наконец, приходил, доставали обязательную рождественскую пластинку «Тихая ночь, святая ночь». Затем специально для отца ставили органную музыку Баха и пластинку с записью колокольного звона. Эти записи действовали на министра расслабляюще.