Галлиполиец Скалой, по сведениям резидентуры ОГПУ в Праге, вел переписку с террористической организацией «Братство Русской Правды» в Париже. Занимался заброской листовок в СССР и вербовал кадры для активной работы против Москвы.

«Генерал Шатилов — познакомились на Царицынском фронте, часто встречался с ним в штабе Врангеля, близко знаком не был».

Павлом Шатиловым иностранный отдел ОГПУ очень интересовался. Генерал Шатилов занимал видную должность в штабе Российского общевоинского союза в Париже. Но, к сожалению, Ковальский не был с ним знаком близко. Следовательно, непосредственная вербовка исключалась.

Остальные приятели Ковальского, с которыми он когда-то или служил, или напивался, или сидел в лагере для интернированных российских солдат в Польше, были мелкими сошками. Ковальский упоминал и какие то крупные имена, но было ясно, что делал он это для солидности.

Начальник иностранного отдела осторожно относился к обещаниям своих агентов-новичков: перед отправкой за границу они сулили завербовать полмира. Реальные же результаты всегда были значительно скромнее.

— Посылаем агента и не знаем, что именно у него получится, и получится ли вообще что-либо, — ворчливо говорил начальник иностранного отдела. — Как выяснить заранее, сумеет он завербовать действительно ценный источник или потратит время впустую? И сколько ему понадобится времени для разработки своих связей?

Начальник иностранного отдела читал личные дела новых агентов-вербовщиков без особого удовольствия. Он должен был организовать массовую заброску агентуры и тем самым продемонстрировать председателю ОГПУ Менжинскому активность работы против эмиграции. С одной точки зрения, все просто — чем больше пошлет за кордон, тем лучше. С другой, через полгода-год коллегия ОГПУ потребует отчета: сколько новых источников дал каждый агент-вербовщик?

— Я думаю все же, что ехать Ковальскому надо, — сказал Семен Костров. — Один из людей в его списке мне представляется перспективным — генерал Николай Скоблин. Я выяснил, что брат Скоблина остался в Советской России. Это большой козырь.

— Скоблин живет во Франции. А французский язык ваш Ковальский знает?

— Нет. Но уверен, что это не помешает ему выполнить задание. Во Франции осело несколько сотен тысяч белых эмигрантов. Немногие из них знают язык, но как-то живут.

До 1930 года судьба Николая Владимировича Скоблина ничем не отличалась от судеб многих русских офицеров, вступивших в ряды Добровольческой армии.

Он родился в 1893 году. Участвовал в первой мировой, в 1917-м вступил в ударный батальон. Вместе с первыми добровольцами проделал знаменитый Ледовый поход. Он командовал Корниловским полком, одним из четырех полков, которые были укомплектованы только офицерами и считались цветом Добровольческой армии.

Корниловцы, алексеевцы, марковцы, дроздовцы — так с гордостью именовали себя военнослужащие полков Добрармии, носивших имена четырех генералов — Корнилова, Алексеева, Маркова, Дроздовского. Позднее полки были развернуты в дивизии.

Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев, начальник штаба верховного командующего, положил начало Белой армии. Он умер в 1918-м. В его честь назвали 1-й конный офицерский полк. Лавр Георгиевич Корнилов погиб в марте 1918 года под Екатеринодаром. Генерал-лейтенант Сергей Леонидович Марков был убит подстанцией Шаблиевской. Его именем назвали 1-й офицерский полк, позднее вошедший в состав корпуса под командованием генерал-лейтенанта Кутепова. Генерал Михаил Гордеевич Дроздовский умер после ранения в Ростове накануне нового 1919 года. Тогда 2-й офицерский полк и стал Дроздовским.

Офицеры этих полков носили цветные кокарды на фуражках: черно-красные — корниловцы, черно-белые — марковцы, вишнево-белые — дроздовцы, голубовато-белые — алексеевцы.

Скоблин покинул Россию в 1920 году вместе с разбитой армией Врангеля. Из галлиполийского лагеря перебрался в Париж, где занял заметное место в среде русской эмиграции.

Считался влиятельной фигурой в Российском общевоинском союзе.

Он был известен еще и благодаря своей жене — Надежде Васильевне Плевицкой, замечательной певице, которая в юном возрасте исполнением народных песен очаровала русскую публику и даже была принята при императорском дворе.

Этот брак сложился при весьма драматических обстоятельствах. Надежда Плевицкая не сразу оказалась в эмиграции.

Первые годы гражданской войны она оставалась в Советской России. Во время фронтовых гастролей она попала в плен к белым и встретила молодого командира Корниловского полка Николая Скоблина, который, несмотря на немалую разницу в возрасте, по уши в нее влюбился и завоевал ее руку и сердце.

Дмитрий Мейснер, сражавшийся в Добровольческой армии, вспоминал о галлиполийском сидении:

«В счастливые для нас минуты мы заслушивались песнями Надежды Васильевны Плевицкой, щедро раздававшей тогда окружающим ее молодым воинам блестки своего несравненного таланта. Эта удивительная певица, исполнительница русских народных песен, тогда только начинавшая немного увядать, высокая стройная женщина, была кумиром русской галлиполийской военной молодежи. Ее и буквально, и в переносном смысле носили на руках. Она была женой одного из наиболее боевых генералов Белой армии.

В Галлиполи я еще не мог прочесть интересную автобиографию Плевицкой, где она рассказывает о начале своей жизни, о том, как полуграмотная крестьянская девушка из Курской губернии стирала в одном из московских дворов белье, а сидевший у окошка купец, попивавший густой чаек с вареньем, услышал внизу во дворе своего дома необыкновенный ее голос, а главное — необыкновенный исполнительский талант и темперамент. Он встрепенулся, позвал к себе прачку, заставил петь курские и волжские песни.

Больше Плевицкая не стирала. Она училась пению; не прошло и двух лет, как в Царскосельском дворце бывшая прачка исполняла свои песни перед последним русским императором, а он, рассказывают уже другие авторы, низко опускал голову и плакал».

В эмиграции Николай Скоблин, профессиональный военный, принужден был снять форму. Он остался без дела и без средств к существованию. Рядом с красавицей женой он казался невзрачным. Среди эмигрантов, не знавших близко эту пару, их брак, вероятно, считался мезальянсом.

Певец Александр Вертинский, оказавшись в Париже, сразу же обратил на них внимание: «В русском ресторане «Большой Московский Эрмитаж» в Париже пела и Надежда Плевицкая. Каждый вечер ее привозил и увозил на маленькой машине тоже маленький генерал Скоблин. Ничем особенным он не отличался. Довольно скромный и даже застенчивый, он скорее выглядел забитым мужем у такой энергичной и волевой женщины, как Плевицкая».

Тем не менее Александр Вертинский отметил, что среди бывших офицеров Скоблина уважали, с подчеркнутым вниманием к нему относились руководители Российского общевоинского союза генералы Кутепов и Миллер:

«И с семьей Кутепова, и с семьей Миллера Плевицкая и Скоблин очень дружили еще со времен Галлиполи, где Плевицкая жила со своим мужем и часто выступала».

Петр Ковальский добрался до Вены через Ленинград-Штеттин-Берлин с персидским паспортом на имя Петроса Булатяна. В Вене он остановился в отеле «Грабен». С регулярной почтой иностранный отдел ОГПУ переправил в Вену фотографию Ковальского с тем, чтобы кто-то из сотрудников резидентуры мог с ним встретиться. Пароль был простой: «Получили ли вы письмо?» Ковальский должен был ответить: «Получил 12 мая».

Отыскать в России брата генерала Скоблина и получить от него рекомендательное письмо к Николаю Владимировичу оказалось не так просто. Поэтому пока что решение о том, как использовать Ковальского, оставлялось на усмотрение резидента.

Пока что в Вене Ковальский наслаждался безмятежной, вольной, комфортной жизнью и сочинял подробные письма жене в Харьков. Письма передавались вместе со всей почтой резидентуры и поступали в иностранный отдел. С них снимались копии, а оригиналы пересылали в ГПУ Украины.

Харьковские чекисты приглашали к себе жену Ковальского и давали ей прочитать письмо от мужа. Забирать домой мужнины письма ей не разрешали — в Харькове никто не должен был знать, что скромный служащий Петр Ковальский находится не в командировке в Средней Азии, как велено было говорить его родным, а в Австрии.

Сотрудники обоих иностранных отделов — союзного и украинского ГПУ — читали письма Ковальского внимательнее, чем его собственная жена. Чекисты дорого бы дали за возможность узнать, понимал ли опытный Ковальский, что его послания не пройдут мимо ОГПУ? Или наивно верил, что письма, не распечатав, передадут его жене?

В любом случае знакомиться с его письмами было полезно. Если он был искренен с женой, то можно выяснить, что у него на уме. Если на ОГПУ он хотел благоприятное впечатление произвести, то важно было понять, что Ковальский намерен внушить своим начальникам и что — скрыть? Некоторые письма его жена так и не увидела. И некоторые его письма Ковальскому тоже не передали.

«Дорогая Рая! — бодро сообщал из Вены Петр Ковальский. — О себе писать еще нечего, но напишу пару слов о своих путевых впечатлениях.

В Ленинграде я попал на немецкий пароход «Саксен». Первое, что бросилось в глаза, — это немецкая чопорность и вежливость, а самое главное — обилие питания. Я вспомнил Витусю — как было бы хорошо ее так попитать.

20-го я уже был в Штеттине — маленький чопорный немецкий городок: чистота, опрятность, обилие магазинов, товаров, продуктов и никого людей в магазинах. Если у нас в Церобкопах и ГУМах можно оставить по одному продавцу, который бы только повторял: «Ничего нет», то в Германии и Австрии надо ставить того же продавца, который бы говорил: «Никого нет».