от страха скот свирепо ломает каштаны, опрокидывает остав

шиеся в ограде писсуары; сбившись в углу, вдруг шарахается

беспорядочной массой в сторону, увлекая за собой поднявше

гося на дыбы огромного быка, который навалился на волоку

щую его за собой корову. Другой бык высоко задрал голову и,

касаясь рогами шеи, мычит с такой яростью, что рев его раз

носится эхом по всей бесконечно длинной улице.

Солнце садится в золотисто-желтом сиянии, на фоне кото

рого изломанные контуры церкви в конце улицы Сен-Жак ка

жутся лиловыми, а расплывчатые силуэты вооруженных лю

дей, возвращающихся домой в слепящем зареве по пыльному

шоссе, — совсем черными.

Понедельник, 26 сентября.

После канонады последних дней сегодня наконец воцари

лась полная тишина. Вся дорога от Пуан-дю-Жур до крепост

ной стены кажется сплошными баррикадами, словно возведен

ными специальной саперной командой. Тут и классические

баррикады из булыжников мостовой, и баррикады из мешков

с песком. И живописные баррикады из древесных стволов —

точно опушка леса, проросшего сквозь развалины стены. Нечто

вроде огромного Сен-Лазара, воздвигнутого против пруссаков

потомками тех, кто сражался в 48 году *. Во всех стенах про

биты бойницы, а почва, изрытая частыми круглыми воронками,

напоминает те жестяные блюда, на которых в Бургундии жарят

улиток.

В саду у Гаварни рабочие собираются вырубить рассажен

ные в шахматном порядке каштаны.

Под арками виадука, забаррикадированными и забитыми

38

толстыми деревянными поперечинами, толпится народ, глядя

сквозь щели на сверкающую под лучами солнца реку, на зеле

ные откосы берегов, где все стараются разглядеть в подзорную

трубу, не видно ли пруссаков. На перилах моста сидят блуз-

ники и дожидаются первых выстрелов, как дожидались когда-

то первых фейерверков, пущенных с Трокадеро. Рабочие, за

нятые гашением извести, толкуют о том, как они только что

стреляли в цель в соседнем тире, откуда доносится треск вы

стрелов; а за стенкой тира, в ресторанчике под тентом, какие-

то не без щегольства одетые женщины храбро угощаются жа

реным картофелем.

Природе словно тоже милы контрасты, к которым так лю

бят прибегать романисты, описывая катастрофы в личной

жизни своих героев. Никогда еще, кажется, ее осенний убор не

был таким радостным; никогда небесная лазурь не была такой

чистой и сентябрьский погожий день таким прекрасным.

Вторник, 27 сентября.

Вчера в народе, собиравшемся кучками на Итальянском

бульваре, вспыхнуло сильное раздражение против мясников.

Требуют, чтобы правительство само продавало скот, не прибе

гая к посредничеству спекулянтов, наживающихся на общем

бедствии. Перед мэрией на улице Друо какая-то женщина раз

глагольствует о недостаче и дороговизне предметов первой не

обходимости. Она утверждает, что бакалейщики припрятали

часть своих запасов, чтобы содрать за них втридорога через

неделю. В заключение она гневно заявляет, что у народа нет

денег, чтобы делать запасы, что у него их еле-еле хватает на

каждодневные расходы и что всегда, всегда дело оборачи

вается так, что все тяготы ложатся на плечи бедняка, а богач

от них избавлен.

В конце моста Пуан-дю-Жур, на набережной Жавель, над

забором с бойницами, по ту сторону заграждения весь пей

заж, река и небо — в ясных, хотя и серых тонах. Налево высо

кий тополь, черный, словно кипарис. Прямо и направо — точно

разведенной гуашью писанные фабричные трубы и холмы.

Свинцовые, голубоватые, лиловые тени, серебристые блики.

Кусочек природы, выступающий на фоне ярких красок разве

вающегося над деревянным заграждением трехцветного зна

мени и похожий на те пейзажи, что чудятся нам на поверхно

сти расплавленного металла,— ими я любовался когда-то в дет

стве, расплавив кусочек свинца в совке.

39

А обернувшись спиной к этому пейзажу, я вижу черный

дым, который окутывает мраком сияющий день, — мраком сол

нечного затмения. Одни говорят, что горит Венсенский лес;

другие — что это пожар в Бют.

Возвращаюсь в Париж на империале омнибуса, надолго

застревающего перед военной пекарней: набережная здесь за

пружена подводами с ящиками сухарей, омнибусами, доверху

набитыми хлебами, виднеющимися сквозь закрытые окна, и

всевозможными повозками, ломящимися под тяжестью бочек

с мукой; перед входом на гигантскую фабрику питания, кормя

щую наших солдат, образовался настоящий затор.

Интересная деталь, подмеченная на улице Риволи: среди

грохота проезжающей мимо артиллерийской батареи — артил

лерист, ласкающий влюбленной рукою бронзу орудия, точно

тело любимого существа.

Париж взволнован, Париж озабочен своим ежедневным пи

щевым пайком *. Всюду кучки возбужденно жестикулирующих

женщин, а на углу улиц Сент-Оноре и Жан-Жака Руссо я по

падаю в самую гущу рассвирепевшей толпы, яростно круша

щей закрытые ставни какого-то бакалейщика. Одна из жен

щин объясняет мне, что он содрал с солдата пятьдесят санти

мов за копченую селедку, а тот насадил ее на шест и прикре

пил дощечку с надписью: «Продана офицером Национальной

гвардии за 50 сантимов бедному солдату». Несколькими ша

гами дальше я слышу, как одна женщина говорит другой: «Со

всем уже нечего есть», — и обе тяжко вздыхают. Это верно, я

гляжу на оскудевшую витрину колбасной, где ничего уже не

осталось, кроме нескольких сосисок в серебряной обертке да

банок с грибными консервами. Возвращаюсь с Центрального

рынка по улице Монмартр. Белые мраморные полки в витри

нах Ламбера, обычно в эту пору года заваленные разрублен

ными на части тушами козуль, фазанами и дичью, сейчас со

всем голые; бассейны, прежде полные рыбы, пусты. И по этому

маленькому храму чревоугодия печально расхаживает какой-

то отощавший человек. Зато несколькими шагами дальше в

ярком свете газовых рожков блестят горы жестянок, и толстая

веселая девица продает бульон Либиха *.

Лица прохожих сразу же становятся серьезными, как

только они подходят к белеющим при свете газа объявлениям.

Я вижу, как, медленно прочитав их, люди сосредоточенно, в

задумчивости, неторопливыми шагами уходят прочь. Это по

становления военных судов, заседающих в Венсене и Сен-Дени.

Всеобщее внимание приковывает к себе следующая фраза:

40

«Приговор будет немедленно приведен в исполнение отрядом,

охраняющим место заседания». И каждый с содроганием ду

мает, что с осадой наступает трагическое время коротких

расправ.

Пятница, 28 сентября.

Какие красочные, полные жизни картины рождает осада во

всех уголках Парижа, — картины, которые забудет увековечить

художник или сентиментально опошлит кисть какого-нибудь

Мильвуа от палитры, вроде Протэ! Яркие блики и резкие

пятна, образуемые под деревьями Елисейских полей красными

кепи, красными панталонами, рубашками из небеленого холста,

блестящими лошадиными крупами, связками сабель, висящих

на ветвях, медными касками с развевающимися конскими хво

стами; и среди всего этого офицер, весь одетый в пурпур, уто

нувший в красной фуфайке, развалился на стуле в лихой и

небрежной позе.

В Тюильри, вдоль всей террасы Оранжереи, спускаются

вниз на веревочках жестяные фляжки и подымаются обратно

наполненные вином, которое доставили на набережную в руч

ных тележках приказчики виноторговца. На верхних сучьях

пыльных, спаленных зноем деревьев, развешены для про

сушки рубахи, похожие, среди густой листвы, на огородные

пугала.