Александра Плен Портрет

Я родилась в 1514 году. Наверное. Дата не точная, так как первую сотню лет я помню урывками. Потом, через много веков, научившись читать, писать, научившись жить, я отыскала упоминание о жутком несчастье, постигшем грешников, и каре, которая была наслана на их головы. И вспомнила, что в год моего рождения погасло солнце. Сопоставила с годами жизни учителя моего Творца и придумала дату.

Это потом… А тогда, в день, когда впервые увидела свет, я не знала ничего. Полуслепая, парализованная, жалкая и безмозглая, я барахталась в абсолютном небытие, стараясь не сойти с ума.

Я была новорожденным ребенком, испуганным, растерянным, беспомощным. Все было размытым, непонятным, и только одно лицо стояло передо мной — лицо моего Создателя. Для меня он был центром Вселенной, всемогущим Богом, всесильным и благородным. Я не понимала ни слова из того, что говорили вокруг, не знала, кто эти тени, снующие повсюду, почему-то светло, то темно, то тихо, то громко. Я проваливалась в беспамятство и опять выныривала на свет, по зову моего Творца.

Он называл меня Лаурой. А когда становилось темно, и в комнате зажигались маленькие огоньки, подходил ко мне и часами рассматривал мое лицо, лихорадочно бормоча что-то себе под нос. Его глаза блестели безумием, и это немного пугало. Он шептал, что любит меня, обожает, все на свете отдаст за меня... Я силилась ответить, что не понимаю, о чем он говорит, не знаю, что такое любовь, что такое страсть. Но не могла. У меня не было голоса.

Дни сменяли ночи, я взрослела, начала понимать язык, отдельные слова, фразы. Отличать лица детей от взрослых, слуг от господ. Смысл многого еще ускользал от меня, но я старательно училась, тем более что Создатель все время находился рядом, подолгу разговаривал, трогал меня, любовался мной, и я становилась сильнее.

Иногда я видела прелестную девушку, которая заходила к нам в комнату и нежно улыбалась моему Создателю. Толпа служанок всегда сопровождала ее. Девушка садилась сзади меня, шуршала тканью, вышивая узоры на покрывале, иногда что-то пела тихим мелодичным голосом. Когда она приходила, Создатель смотрел только на нее, и его глаза сияли. Потом, спустя некоторое время, как-то приглядевшись, я увидела себя в отражении его зрачков и догадалась, что мое лицо было копией лица той девушки, перенесенное на плоский кусок ткани, натянутый на деревянную рамку.

Меня рисовали для жениха доньи Лауры, дочери дона Хуана де Монтиньонес, величайшего рыцаря, потомка первых крестоносцев и участника последнего крестового похода. После того, как картина будет закончена, я отправлюсь на север, в Таррагону, к дону Родригесу Пуэрто, богатейшему феодалу Каталонии. Свадьба должна состояться через год. Лауре исполнится шестнадцать, а жениху, увы, пятьдесят. Суженые ни разу не виделись в своей жизни, вот для этого отец Лауры и пригласил в замок молодого, талантливого художника, ученика самого Микеланджело Буонарроти, чтобы тот нарисовал портрет его единственной дочери. Откуда же ему было знать, что художник без памяти влюбится в девушку, и что девушка полюбит красивого талантливого юношу?

Холстом служил небольшой отрез полотна, привезенный предками дона из первого крестового похода. Его обнаружила служанка Лауры в забытых сундуках на чердаке. Хуан де Монтиньонес не помнил, почему ткань была спрятана. Почему ее не использовали раньше, ведь сундуки давно распотрошили, забрав все стоящее, что было привезено из походов — золото, камни, шелка и благовония. А кусок полотна все лежал на дне ларца, потерянный, пыльный, но на удивление крепкий и прочный. Дон не позволил рисовать любимую дочь на одном из холстов, привезенных художником с собой. Спорить с ним было бесполезно, поэтому слуги, по приказу Хуана, принялись искать ткань, которая бы подошла к картине, была бы достаточно грубой, добротной и подходящих размеров. Нашли. «Наверное, она когда-то что-то стоила», — сказал дон и разрешил Создателю ее использовать как холст. Все это я узнала из отрывочных разговоров прислуги, шепотков горничных и сплетен домочадцев.

Сам Хуан де Монтиньонес не заходил в нашу комнату. Я увидела его только раз, в день, когда Создатель закончил меня рисовать. Дон был очень рассержен. Он кричал, что не этот портрет он заказывал. Что мой Создатель бездарь и обманщик, что не заплатит ему ни песо. Что ему не нужна эта мазня, и пусть он катится ко всем чертям вместе с ней...

Я понимала через слово, меня охватили страх и паника. Рядом плакала донья Лаура, мой Создатель оправдывался. Он говорил, что так видит девушку, что старая школа устарела, а в конце… что он не позволит сломать судьбу Лауры, не позволит выйти замуж за старика, что он любит ее. Наверное, это стало последней каплей. Дон что-то гневно выкрикнул, в комнату вбежали несколько человек. Создатель успел сдернуть меня с мольберта и запихнуть холст за пазуху. Больше я ничего не помнила.

В следующий раз я открыла глаза в темной пыльной комнате, заставленной сломанной мебелью. Чердак? Подвал? Мой Создатель пристально рассматривал меня, молитвенно сложив руки на груди. Его щеки пылали нездоровым румянцем, глаза впали, волосы грязными прядями спадали на блестевший лоб. Я забеспокоилась. Что с ним случилось? Он заболел?

Создатель хрипло шептал: "Лаура, любимая, помнишь ли ты меня? Я приду за тобой. Я украду тебя"... Его воспаленная энергия вливалась в меня странной будоражащей силой. Он отдавал мне свои жизненные соки, истощая себя. Мне хотелось крикнуть: «Не нужно! Иди к лекарю! Позаботься о себе! Лаура для тебя потеряна навеки!», но он накрыл меня тканью, и я опять пропала надолго.

Я с трудом выбиралась из небытия. В голове вспыхивали какие-то воспоминания. Красавица с белокурыми волосами. Крики, плач, безнадёжные стоны. Где я? Кто я? Темнота рассеялась. Я увидела перед собой двух грузных, небрежно одетых мужчин. Они стояли перед мольбертом, на котором я висела и мерзко усмехались.

— Эта пойдет, — произнес один из них, протягивая ко мне грязные руки.

Я сжалась от страха.

— Ты что? — второй удивленно уставился на первого. — Девка какая-то худая, простоволосая. В балахоне. Она не стоит двух золотых.

— Она не продается... — из глубины комнаты донесся сдавленный стон. — Выберете другую картину.

Мой Создатель? Что с ним? Я силилась рассмотреть что-то в темноте, но мужчины закрывали обзор.

— Другие еще хуже, — произнес второй, — отдавай долг или убирайся. Один день на выселение. А говорили знаменитый художник, талант. Тьфу.

Мужчина в сердцах махнул рукой и бросил на меня покрывало. Хлопнула дверь. Ушли? Я прислушивалась к тяжелому дыханию Создателя, мне было страшно. Что происходит? Кто эти люди? Я старалась оставаться в сознании и не провалиться опять в небытие, где пустота и беспамятство. Вдруг покрывало сползло, и передо мной появилось знакомое дорогое лицо.

— Лаура... — хрипло выдохнул Создатель и закашлялся.

Сгустки крови текли по подбородку. Как же он исхудал! Впалые щеки уже не пламенели, их покрывала болезненная восковая бледность. Глаза лихорадочно блестели, тонкие худые руки вцепились в раму.

— Лаура... Как ты могла предать нашу любовь? — Создатель опять зашелся в ужасающем кашле, костлявая грудь содрогалась от мучительных спазмов. — Лаура, я так любил тебя... — прошептал он в последний раз и упал перед мольбертом.

Я со страхом смотрела на неподвижное тело. Что с ним?! Почему он не двигается?! Он заснул? Что случилось? Лаура предала его? Я попыталась крикнуть, позвать на помощь, но не могла. Из горла не вылетало и звука. Я в панике металась всю ночь, запертая в деревянной рамке, не в силах ничего сделать, вынужденная смотреть на застывшего на полу в оцепенении Создателя.

Утром в комнату вошли двое вчерашних посетителей.

— Сдох художник... — произнес один из них, коротко глянув на тело. — Чахотка не щадит никого.

Я очнулась и в смятении уставилась на говорившего. Что такое «сдох»?

— А деньги? — спросил второй. Первый быстро огляделся.

— Наскребем что-нибудь... Вон две картины стоят, эта, — он кивнул в мою сторону, — заворачивай, да поживее.

Меня накрыли покрывалом, и мир исчез.

И только через несколько лет, вися в гостиной, где стоял гроб с телом ростовщика, я узнала, что означает слово «сдох». Это значит умер. Навсегда.

Я много странствовала по свету. Сначала висела в домах богатых купцов, фермеров. Однажды даже побывала в борделе. Насмотрелась всякого и многому научилась. Изучила анатомию мужчин и женщин, их повадки, скрытые желания. Узнала, как рождаются дети, и как взрослеют. Видела смерть во всех ее проявлениях. Из-за старости, болезни и удара шпагой. Из-за разбитого сердца и разорений. Видела любовь, страсть, ненависть, злобу, предательство. Я училась отличать, что такое хорошо и что такое плохо. Училась размышлять, анализировать.

Спустя время меня передали в какой-то музей. Я висела в одной из длинных галерей. Мимо меня прохаживались дамы в пышных платьях, мужчины во фраках. Иногда мной восхищались, иногда кривились от омерзения. Когда в меня влюблялись молодые юноши, я чувствовала такой сильный прилив сил, что почти все время пребывала в сознании, учила много новых слов и фраз, радовалась и грустила вместе с людьми, окружавшими меня.

А бывало, я находилась в небытие очень долго, пролетали десятки лет в абсолютном безмолвном ничто. Я лежала забытая на чердаке или стояла укрытая покрывалом в запасниках музея. Тогда я исчезала из этого мира, растворялась в пустоте, и даже лицо моего Создателя стиралось из памяти.

Уходили прочь века, менялись эпохи, культура, мода. Меня то вешали на самое видное место в лучших залах, то снимали, прятали с глаз долой. Мое лицо было то «удивительно прекрасно», то «не модно» или «не интересно». Поэты сочиняли баллады, воспевали мою красоту в стихах, потом исчезали, пропадали без вести, находили иных муз для восхищения. Летело время, и уже другие лица мелькали передо мной. Я жила, подпитываясь энергией влюбленных, выныривая из небытия только для того, чтобы выучить новый язык или рассмотреть современную моду на шляпки и платья.