Лозовский взял довольно большой конверт. В нем лежали документы на имя капитана Лаевского и шесть одинаковых фотографий, где был изображен сам Лаевский в парадной форме. На карточках он выглядел весьма эффектно — даже не верилось, что грязный оборванец, храпящий в углу, и элегантный офицер на фотографии — один и тот же человек.

С трудом разбудили спящего, он сразу признал в Лозовском командира и начал что-то быстро ему говорить. К сожалению, никто из присутствующих не знал немецкий язык настолько, чтобы свободно понимать взволнованную речь капитана. Но все же удалось выяснить, что три дня назад самолет Лаевского сбила, как он говорил, береговая батарея при входе в Кольский залив. Самолет почти дотянул до берега, загорелся и упал в море. Летчик почти три дня шел через сопки и по воде, пока наконец добрался до рыбаков. Он так замерз и изголодался, что, увидев людей, решил им сдаться. Вот и вся его история.

Лозовскому было ясно, что перед ним летчик со сбитого морским охотником самолета, — никакой береговой батареи в том месте, где указывал немец, не было. Моряки распрощались с рыбаками и, взяв с собой пленного, отправили его в Полярный. Здесь после допроса выяснилось, что Лаевский не простой летчик, а летчик-ас. Над советской территорией он уже летал накануне войны 20 июня 1941 года. Ему было поручено пролететь вдоль берега и вызвать огонь на себя, чтобы определить расположение наших огневых точек.

— Значит, это его самолет без опознавательных знаков тогда летал над нами, — не выдержал капитан-лейтенант. — Вот уж правда, верна пословица: «Гора с горой не сходится, а человек с человеком свидится».

Пришлось Лозовскому рассказать о том случае в Оленьей губе и о скрывшемся за сопками самолете.

Немецкому летчику перевели рассказ, и он подтвердил, что именно он был тогда в том районе. Видел он тогда и морского охотника и мог его свободно разбомбить.

— Жаль, что не было такого приказа, — криво ухмыльнулся он, — не находился бы я сейчас здесь, и мой самолет не лежал бы в море. Скорее всего ваш охотник занял бы его место на дне.

Больше немец не сказал ни слова и категорически отказался отвечать на все вопросы. Старый знакомый Лозовского оказался человеком с плохим характером.

Потом не раз вспоминал Василий Михайлович «своего летчика». Не каждый день моряк летчика в плен берет. А через несколько месяцев в «Правде» прочитал лейтенант письмо-обращение пленных немецких солдат и офицеров к своим товарищам, в котором призывали они как можно скорее прекратить войну. Среди многочисленных подписей была и подпись упрямого капитана…

Катер снова тряхнуло. Видно, погода начала портиться.

— Пожалуй, это даже хорошо, — сказал Лозовский. — Лучше будет атаковать врага.

По напрасно моряки всматривались в начинавшую густеть темноту — море было пустынно.

— Возвращаемся на базу, — скомандовал капитан-лейтенант.

Обидно возвращаться вот так, с неиспользованными торпедами. Но что делать, если враг в этот раз решил не выходить в море…

На берегу к Лозовскому подошел командир ТКА-13 Шабалин.

— Разрешите выйти еще раз и подождать фрицев у входа в залив Петсамо, — попросил старший лейтенант. — Есть там хорошее для засады место.

— Правильная мысль, — одобрил капитан-лейтенант. — Сейчас согласуем.

Через некоторое время разрешение было получено, и катера ТКА-13 и ТКА-14 снова вышли в неспокойное море. Скоро они были у полуострова Рыбачьего, где легли в дрейф и стали ждать.

Все тихо кругом, а такая тишина иной раз страшнее грома. Нельзя точно сказать, что труднее — грохот боя или настороженное ожидание, когда нервы напряжены до предела. Так и сейчас: все замерло на катерах, и кажется, что вообще нет никого живого на много миль вокруг и что эта тишина может разрядиться только взрывом…

Коротки весенние ночи, но когда ждешь, то время тянется в два раза дольше. Так было и сейчас. То и дело поглядывали моряки на часы — наверное, стрелки стоят на месте. Не может все-таки так долго продолжаться ночь. Наконец, рассвет. Видимо, не одни североморцы ждали, когда станет светать. В заливе появились два немецких морских охотника, они споро и деловито поставили дымовую завесу и бесшумно скрылись. Все ясно — скоро пойдет конвой. Теперь все внимание североморцев приковано к дымной пелене. Что-то скрывается за ней?

«Интересно получается, — подумал Шабалин, — мы для них невидимки и они для нас тоже. Прямо как в кино — бой кораблей-невидимок».

И вот наконец среди дымной пелены едва обозначились силуэты кораблей.

— Атакуем? — спросил Колотий.

— Подожди, друг, — успокаивал его Шабалин, — не надо спешить. Подойдем поближе, посмотрим, что там за птицы. Если только мелочь, то торпеды зря тратить не стоит, а из пулеметов пощекотать их можно.

Катера стремительно рванулись вперед, поближе к противнику.

Через несколько минут все стало ясно: шесть катеров охраняли два крупных транспорта. Тяжелые корабли шли по заливу медленно — видимо, их нагрузили до предела. Это фашисты вывозили из Петсамо никелевую руду, необходимую для их военной промышленности.

— Атакуем? — повторил Колотий.

— И немедленно!

Совсем близко подошли наши катера, когда немцы открыли по ним стрельбу. Силы были явно неравны, а тут еще подключилась немецкая береговая батарея. И началось что-то невероятное: своего рода «игра в салочки». Только тут вместо невинного удара рукой «осаленный» получит в борт торпеду или будет расстрелян на месте. А расстрелять катер совсем не трудно — у него ведь нет брони и через тонкую обшивку пули проходят без труда. Во время торпедной атаки самое главное — это зайти к кораблю противника с борта и только тогда всадить в него торпеду. Обычно транспорт атакует несколько катеров — одни отвлекают внимание на себя, а другие торпедируют основную цель.

И вот бой начался. Немцы взяли наших моряков в кольцо. Кольцо постепенно сужалось. Тут уже было трудно разобраться, кто свой и кто чужой. В пылу боя немцы иногда стреляли по своим возникающим из дыма катерам, и те тоже отвечали огнем. Если кто-нибудь мог бы наблюдать за боем со стороны, то он увидел бы необыкновенное зрелище: среди дыма, то появляясь, то исчезая, носились катера, гонялись друг за другом по огненному кольцу, стреляя куда попало.

— Принимаю бой, атакуй транспорт. А потом уходи! — радировал Шабалин Колотию.

Тот только и ждал этой команды. На бешеной скорости катер ТКА-14 вырвался из смертельного кольца и полным ходом пошел в глубь залива, туда, где в кильватер друг другу шли тяжелые транспорты. Теперь всю тяжесть боя Шабалину пришлось взять из себя.

— Ничего, выдержим, ребята! — подбадривал он своих товарищей.

От бесконечных осколков от рубки и палубы во все стороны летели щепки. К стволам пулеметов нельзя было притронуться, так они раскалились. С берега раздались артиллерийские залпы — это береговая батарея обнаружила катер Колотия и била по нему. Судя по усиливающейся стрельбе, ТКА-14 ловко уходил от обстрела.

— Скорей бы Дмитрий действовал, — считал секунды Шабалин. — Скорей бы!

Наконец-то раздался взрыв.

Столб черного дыма поднялся к небу, транспорт водоизмещением в четыре тысячи тонн переломился на две части и пошел на дно…

— Молодец, Дмитрий, попал! — обрадовался Шабалин, — теперь можно уходить.

Буквально расталкивая вражеские катера, чуть не задевая за их борта, Шабалин вырвался из окружения и пошел в глубь залива. Дымовая завеса надежно прикрыла североморцев, и ни один из немецких катеров даже не попытался их преследовать. Фашистам было не до этого. Гибель транспорта ошеломила гитлеровцев на мгновенье, и они замерли в оцепенении. Это дало Шабалину несколько драгоценных секунд, и он успел оторваться от противника. Когда фашисты опомнились и начали преследование, ТКА-13 шел на большой скорости ко второму вражескому транспорту.

Все меньше и меньше становится расстояние между катером Шабалина и целью, но все ближе и ближе подходит к отважным североморцам стая вражеских кораблей. Как акулы, почуявшие кровь, собираются вокруг еще живого кита, так со всех сторон стремились к советскому катеру фашистские катера.