Нам пришлось ехать по Тирольским горам; любезный прием нашего посла, князя Дмитрия Голицына[174], вскоре заставил нас забыть утомление от этого путешествия. Он доставил нам всевозможные удобства и удовольствия. Вследствие своего долгого пребывания в Вене он совершенно свыкся с нею и пользовался общей любовью; своими манерами он напоминал утонченных царедворцев Людовика XIV; ограниченность ума скрадывалась большой привычкой к свету и самой изысканной любезностью. Через него мы вскоре познакомились со всем высшим обществом Вены. Император Иосиф по болезни глаз не мог выходить и не выносил сильного света, вследствие чего я думала, что мне не придется его увидеть, хотя граф Кеглович (знавший меня с детства, так как в качестве атташе своего посольства в Петербурге бывал у моего дяди почти каждый день) сказал мне, что император, с которым он проводил все вечера, очень хочет со мной познакомиться и даже выражался так по этому поводу: «Было бы невероятно и нелепо, если бы я упустил случай увидеть такое историческое лицо, как княгиню Дашкову, когда она находится в Вене одновременно со мной».

Премьер-министр, князь Кауниц[175], оставил у меня свою карточку; он этого никогда не делал ни для кого, так как был тщеславен и избалован императрицей Марией-Терезией, которая прощала ему многое, потому что понимала, что нет ему равного по уму и по глубоким познаниям в политике. Царствующий император также относился к нему с величайшим почтением, и он привык ни с кем не стесняться. Когда папа Пий VI был в Вене, князь Кауниц дал в честь его обед, но не постеснялся в тот же день отправиться к себе в увеселительный дворец для обычной верховой езды в манеже, остался там долее обыкновенного, приехал после пяти с половиной часов, заставил ждать папу[176] и явился в сапогах и с хлыстом в руке, которым и указывал своим гостям любимые картины. Я отдала ему визит, и он пригласил меня к себе обедать. Я приняла его приглашение, поставив ему условием, что если, приехав к нему, не застану его светлость, то чтобы он не прогневался, что я не буду ждать его долее четырех часов, а отправлюсь домой обедать, так как завтракаю рано и не могу сидеть без пищи столь долгое время. В назначенный день я поехала к князю в три с половиной часа; он уже ждал меня в гостиной и, кажется, был не только удивлен, но и слегка обижен на меня за то, что я назначила час для обеда, а не согласилась подчиниться его капризам.

За столом он все время говорил о России и, заговорив о Петре I, сказал, что русские ему всем обязаны, так как он создал Россию и русских.

Я отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, так как он вызвал некоторых из них в Россию, и они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его сотрудниками в деле возрождения России. Задолго до рождения Петра I русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царства. Самый воинственный народ, именующийся Золотой Ордой (вследствие того что у них было много золота, так что им было украшено даже их оружие), был побежден русскими, когда предки Петра I еще не были призваны царствовать. В монастырях хранятся великолепные картины, относящиеся еще к тому отдаленному времени. Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, взятая вместе.

— Еще четыреста лет тому назад, — сказала я, — Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.

— Разве вы не считаете ни во что, княгиня, — возразил он, — что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времени Петра Первого.

— Великая империя, князь, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает — простите меня, князь, — только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство. В доказательство того, что у меня нет предубеждения против Петра I, я искренно выскажу вам свое мнение о нем. Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными все терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил. Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге; это было ужасно тяжело. Он построил Адмиралтейство, хотя вода в Неве так мелка, что на этих верфях строят только корпуса судов, которые затем с величайшим трудом и расходами заключают в камели и перетаскивают в Кронштадт, — этого он мог и не делать, зная, что даже большие или сильно нагруженные суда не могут дойти до Петербурга. При Екатерине II город увеличился в четыре раза и украсился великолепными строениями, и все это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольствия.

Я заметила, что мои слова произвели некоторое впечатление на Кауница. Ему, очевидно, хотелось заставить меня еще говорить, так как он заметил, что монарх, работающий самолично на верфи, представляет великолепное зрелище.

— Я убеждена, что вы говорите это шутя, — возразила я, — так как сами знаете, что время монарха слишком драгоценно, чтобы тратить его на работы простого мастерового. Петр I мог привлечь к себе не только плотников и строителей, но и адмиралов. Он пренебрегал своими прямыми и важнейшими обязанностями, работая в Саардаме, чтобы стать плотником и испортить русский язык, примешивая к нему голландские окончания и термины, которыми переполнены его указы и все, относящееся до морского дела. Ему незачем было посылать дворян изучать ремесла садовника, кузнеца и т. п.; каждый дворянин с удовольствием уступил бы двух-трех своих крепостных, чтобы научить их этому делу.

Князь Кауниц переменил тему разговора, чему я была рада, так как не хотела высказывать всего, что лежало у меня на сердце касательно Петра I.

Мы посетили картинную галерею и музей императора. Граф Кеглович передал мне, что князь Кауниц после обеда сообщил императору запиской наш разговор с ним. Я ответила на это, что я вовсе не так самообольщаюсь, чтобы думать, что такой выдающийся по своему образованию министр, как князь Кауниц, найдет нужным сообщать мои слова просвещенному монарху и что я потому так горячо возразила князю, что люблю одинаково истину и свою родину. С того времени граф Кеглович каждое утро осведомлялся о распределении моего дня.

Накануне моего отъезда он настаивал на том, чтобы я его отложила, по крайней мере еще на несколько дней, так как император еще не выздоровел; я ему ответила, что путешествую не для своего удовольствия, а что наметила себе план, как мать и наставница; все мои поездки преследовали одну цель, поглощавшую меня всецело: образование и воспитание моего сына, что я в письмах к его величеству королю Прусскому еще из Италии просила его позволить моему сыну сопровождать его на маневры и, получив от него милостивое на то разрешение, не могла терять ни минуты; я объявила, что в тот же вечер осмотрю еще раз чудную императорскую коллекцию и затем буду ужинать у князя Голицына. Я просила и его приехать туда, чтобы провести вместе последние часы, так как должна была уехать с рассветом на следующий день.