Мы приехали в Царское Село до начала обедни; в то время как императрица проходила через залу, где я ожидала ее в числе прочих придворных, я представилась ей, или, скорее, она ко мне подошла, сказала мне несколько любезных слов и выразила удовольствие по случаю моего возвращения в Россию. В качестве статс-дамы я сама представила ей свою дочь, а сына моего представил дежурный камергер. Несмотря на то что меня поддерживала радость свидания с императрицей и ее милостивый прием заставил меня позабыть, что я нахожусь в первом периоде выздоровления, я все-таки была еще настолько слаба, что не могла поспевать за императрицей во время шествия в церковь (путь был длинный, так как церковь находилась на противоположном конце дворца), и она была столь милостива, что замедляла для меня свои шаги и часто останавливалась, разговаривая со мной. По окончании обедни я так устала, что вовсе не могла следовать за императрицей и отстала от нее настолько, что нас разделяла целая комната; я попросила лиц ее свиты, которые смутились, не считая возможным меня опережать, идти вперед, не дожидаясь меня. В большой зале ко мне подошел Потемкин и спросил, чего я желаю для своего сына и в каком он состоит чине. Я ответила, что императрице известны мои пожелания; «что же касается до чина моего сына, то вы, князь, должны знать это лучше меня; двенадцать лет тому назад он был произведен в прапорщики кирасирского полка, и императрица повелела постепенно повышать его в чинах. Я не знаю, исполнено ли ее желание. Фельдмаршал граф Румянцев обратился в военную коллегию с просьбой назначить его адъютантом к нему; не знаю также, уважена ли его просьба».

Тотчас после нашего разговора князь уехал в город, что меня немало обеспокоило. Гофмаршал, подойдя ко мне, сообщил мне желание императрицы, чтобы я с детьми осталась с ней обедать.

Меня его слова удивили, так как с тех пор, как Петр I ввел у нас немецкий этикет, только известный военный чин давал некоторые преимущества и прерогативы, и мой сын в качестве прапорщика не имел права сесть за стол императрицы. Впоследствии я узнала, что на вопрос гофмаршала, как быть с князем Дашковым, императрица ответила: «Он, конечно, будет обедать со мною».

Я находилась в комнате, смежной с той, где императрица играла в шахматы в ожидании обеденного часа. Проходя через эту комнату в столовую, она сказала мне очень громким голосом, очевидно желая, чтобы все ее слышали:

— Я хочу, чтобы ваш сын на этот раз обедал, хоть он еще и прапорщик, со мной, дабы доказать, что ваши дети будут всегда пользоваться у меня особыми преимуществами в сравнении с другими.

Эти несколько слов глубоко тронули меня и окрылили надеждой. Никто, кроме государыни, не сумел бы так тонко и деликатно дать столь лестный оборот своей забывчивости насчет производства сына. За столом я сидела рядом с ней, и она все время со мной говорила. Я чувствовала себя хорошо и бодро, но ничего не могла есть. Императрица заметила это.

— Для вас приготовлены комнаты, чтобы вы могли отдохнуть, — сказала она мне.

Когда я после обеда удалилась в отведенные мне апартаменты, я убедилась, что не была еще так крепка и здорова, как мне это казалось за обедом; мне было так холодно, что пришлось затопить камин, и внутренние боли давали себя сильно чувствовать.

Вечером я сопровождала императрицу в ее прогулке; во внимание к моей слабости она замедляла шаг и присаживалась со мной на скамейки. После прогулки я вернулась домой, боясь разболеться в Царском Селе. На следующий день я получила копию с указа, которым мой сын назначался штабс-капитаном гвардии Семеновского полка, что давало ему ранг подполковника. Наша радость была неописуема. Я некоторое время была еще слаба, но под влиянием хорошей погоды и спокойного состояния духа я поправилась скорей, чем можно было ожидать.

Двор вернулся в Петербург раньше обыкновенного. Я поехала к императрице поблагодарить ее за производство сына; государыня приняла меня очень милостиво и пригласила меня на спектакль в Эрмитажный театр, куда допускались очень немногие, так как театр был мал, вследствие того что часть дворца, носившая то же название, была еще недостроена. На следующий день я поехала с детьми обедать к графу Панину. Его дача была недалеко от моей, вследствие чего я и решилась предпринять эту поездку. После обеда адъютант князя Потемкина привез мне письмо от князя. Он передавал мне от имени императрицы, что так как она приняла за правило не раздавать больше казенных земель, она просит меня выбрать подходящее поместье, которое она купит для меня. Я выразила князю мою глубокую благодарность императрице и просила избавить меня от выбора имения, объявляя заранее, что я останусь довольна всем, что императрице благоугодно будет мне пожаловать. Через два дня я снова получила письмо от князя, извещавшего меня, что императрица не распространяет принятого ею правила на земли в Белоруссии, которые она, наоборот, желала бы видеть в руках русских дворян; некоторые из этих имений не были еще розданы; сам князь советовал мне выбрать одно из них, так как земли в Белоруссии плодороднее, чем в Средней России. Я ответила, что позволю себе только одно возражение против владения мною поместьем в Белоруссии: у меня сложилось твердое убеждение, что если владельцы родовых поместий и крестьян, веками переходящих от отца к сыну, ответственны перед правительством за управление ими, то тем более это обязательство распространяется на владельцев жалованных государями крестьян; я в продолжение двадцати лет управляла поместьями своих детей и могу с гордостью представить доказательства, что за этот период времени крестьяне стали трудолюбивее, богаче и счастливее; я решила и впредь руководствоваться теми же принципами, но не была убеждена в том, что они принесут такие же плодотворные результаты среди полупольского-полуеврейского населения, язык и быт которого были мне совершенно незнакомы. Словом, мы обменялись с князем несколькими письмами (он выказывал мне необыкновенную для него любезность и снисхождение), и я наконец объявила, что какую бы землю императрица ни пожаловала бы мне, ее дар останется всегда незаслуженною мною и неожиданною наградой. Через несколько дней я получила письмо от статс-секретаря государыни, графа Безбородко, с приложением копии с указа, которым императрица жаловала мне местечко Круглое со всеми угодьями и двумя тысячами пятьюстами крестьянами. Это поместье принадлежало гетману Огинскому и было очень велико, так как лежало по обеим сторонам реки Друцы. При первом разделе Польши, т. е. при присоединении к России Белоруссии как бывшей великорусской провинции, река Друца явилась границей между Польшей и Россией, и большая часть владений Огинского — леса, много местечек и деревень — остались за Польшей; но никто не счел нужным сообщить это ее величеству, и она осталась при убеждения, что подарила мне все кругловские поместья и наградила меня столь же щедро, как некоторых министров и вельмож. Я поехала поблагодарить императрицу и не раз вспоминала впоследствии, когда познакомилась с Круглым, как она выразила мне свою радость, что может подарить мне столь обширные поместья, которыми неблагодарный Огинский недостоин был владеть[178]. Каково было мое удивление, когда, съездив туда на следующий год, я увидела истощенных, крайне грязных, ленивых и бедных крестьян, к тому же преданных пьянству. Не было даже топлива и, чтобы приводить в действие маленький винокуренный завод, приходилось брать его у соседей; водного сообщения также не было. На десять душ обоего пола приходилось в среднем по одной корове и по одной лошади на пять душ; кроме того, на две тысячи пятьсот душ, дарованных мне, включая в них и новорожденных младенцев, не хватало ста шестидесяти семи, так как управляющие казенными имениями высасывают из крестьян все, что только могут.

Поэтому во всей России нет крестьян несчастнее тех, которые принадлежат казне. Я имела право, не беспокоя императрицу, обратиться в Сенат с просьбой восполнить недостающее количество крестьян, но я этого не сделала и в течение двух лет отложила значительный для меня капитал на поднятие доходности Круглого.