Владик вынул из кармана длинную красную ручку и протянул ее Веронике.

   - А на кого был похож этот араб?

   - Он был похож на Отелло. Настоящий араб: черный, высокий, курчавый и с огненным взглядом.

   - Какая странная ручка, - проговорила та, - Смотрите какая большая, длинная.  Таких нигде и не делают.

   - Индивидуальный заказ, наверное.

   - Наверное. Смотрите, какая.

   Писательница разглядывала перо, отставив его в сторону. Открытая перьевая пластинка светилась золотистым светом. Продолговатое вытянутое тело ручки сужалось к концу и здесь ее увенчивало миниатюрное изображение головы черта, искусно вырезанное из твердого дерева.

   - Ух какая! - еще раз проговорила писательница. - И зажим золотой. Смотрите, тут и проба выбита. Смотрите, смотрите! И гравировка на пере есть. Смотрите какая красивая!

   Действительно, вдоль пера, по его правой стороне, вдоль золотой каемочки была видна надпись  ;;;;;; ;;;;. Тонкая и красивая.

   - Ну, продолжайте, продолжайте. Вы же мне не дорассказали.

   - Короче, говорю я этому иностранцу: "Я так просто не могу эту ручку взять, мы не нищие тут живем. Ну, если только за деньги." Вытащил десятку, отдал ему, он  на меня так странно посмотрел, мы и расстались. Потом только я сообразил, что раз подарок, то денег предлагать нельзя.

   - Конечно нельзя.

   - Сообразил, а машина уже на бульвар заворачивает. Уехала!

   Вероника разглядывала подарок.

   - Теперь этой ручкой "Апофеоз" писать буду. Давно задумал. Сначала я хотел написать эту тему в прозе, но теперь решил написать широкое историческое полотно  в стихах.

   Владик подпер правой рукой подбородок и задумчиво посмотрел в дощатый угол давно не ремонтировавшегося кафе.

   Конечно, если бы он, Владик, был бы назначен директором этого торгово-столового заведения, этого кафе, он бы такого разгильдяйства, как здесь, не допустил: где и когда это видано чтобы в центре Москвы все стены кафе были засижены и загажены мухами? Это стыд и позор на всю Москву. Это Москва! Вот если бы Владика назначили заведующим этого кафе, тогда было бы совсем другое дело.

   Владик приехал в Москву из города Козельска и квартиры и постоянного надежного места работы в Москве у него все еще не было. О такой хорошей должности в Москве, как директор этого кафе, с которой Владик мог бы справиться, Владику можно было только мечтать. Вот он и мечтал, часто, всегда, постоянно - по ночам, - или гуляя один по московским улицам, о таких хороших вещах он мечтал, которые могли бы случиться в его жизни: что он уже, к примеру, или директор кафе или столовой в Москве, или, скажем, рубщик мяса на Даниловском рынке. Но как устроиться на такие должности и как найти таких знакомых чтобы помогли в этом деле, Владик не знал. Если бы Владик мог хорошо и на постоянно устроиться в Москве, это была бы тогда совсем другая жизнь и у него нашлось бы время и возможность войти в московские редакции, в издательства, в журналы.

   Конечно, самым простым и надежным делом было бы жениться в Москве на Москвичке. Да беда в том что у Владика уже была жена в городе Козельске. Поэтому о таких вещах и можно было только мечтать.

   Вдруг в кафе началось какое-то движение.

   Две деревенские бабы, сидевшие со своими сумками за столами, присели на корточки и спрятались за столешницами.

   Глядя на них три московские девочки-школьницы из третьего класса, сидевшие с мороженным, так же нагнулись и спрятались.

   Лицо Владика набычилось и покраснело. Он раздвинул руки и начал шевелить раздвинутыми пальцами как бы ловя внизу под собой под стулом в невидимой и мутной воде раков. Его голова мелко вздрагивала.

   Вдруг он сильным движением откинулся на спинку стула, раскинул в обе стороны руки и стал говорить:

   - Мы в космос запустим ракету:

     дерзанья поэтов растут,

     и атомной станции светом

     огни коммунизма зажгут!

     Нам дышится вольно, свободно,

     и шири полей не обьять.

     Мы мир отстоим всенародно!

     Войне никогда не бывать!

     Деревенские бабы послушали его, успокоились и снова уселись на свои стулья. Маленькие школьницы тоже вылезли из-под стола. Одна из них, хихикая, сказала:

   - Ой, как я испугалась!

     Махая руками как двумя оглоблями, Владик продолжал читать свою пока еще не записанную и нигде не опубликованную поэму:

    - А после по улице Школьной

      пойду я, усталый, домой,

      и ветер с тоской беспокойной

      летит над моей головой.

   Вероника Захаровна откинулась в кресле и выпустила тонкий и длинный клубок дыма.

   - Вот вы, Владик, мне много рассказали о своих замыслах, планах, задумках. И я  тоже теперь хочу вам рассказать про себя. Мне, честно говоря, и поговорить не с кем. У меня есть муж Саша, но он от литературы так далек!.. Никому мы с вами, Владик, не нужны, и если, скажем, однажды умрем, никто этого даже и не заметит.

   - Да! Да! Но нужно писать, работать!

   - Вот вы, Владик, задумали творческую работу. Творческую! Полны замыслов, сомнений. Может быть, вы и ошибаетесь, но вы правы. Хоть что-то да и случилось у вас сегодня в жизни, хоть что-то да и произошло. Что-то необычное, новое. А у меня ничего никогда не бывает, ничего никогда не случается, ничего не изменяется, ничего не происходит! Никогда!

   Владик состроил задумчивую гримасу и вдруг, вскочив, протянул авторучку Тушновой:

   - Вероника Захаровна, возьмите! От души!..

   - Ну если от души...

   Писательница упрятала перо в портфель и встала. Они ушли, прижавшись друг к другу.

   В переулке Бухнов вдруг вспомнил, что не успел записать пришедшее ему в голову стихотворение, и встал. Он долго и сосредоточенно рассматривал закраины крыш, пока какой-то шофер не закричал ему:

  - Хватит ворон ловить, олух!

                               2

   И опять редакторы не принимали ее рассказов, хотя она уже давно перешла на новые темы. И теперь вместо редакторов Веронике стали отвечать литературные консультанты, так как она перестала кивать своим профессионализмом.