- Поедем в деревню, к моей матери, - сказал Саша, - Врач говорит чтобы ты не работала, отдыхала. Вот и будешь там отдыхать. Научишься карасей ловить. Потом пойдут грибы, опять же яблоки, фрукты. Ты, Вера, можешь в деревне с моей матерью провести все лето. Поедем, Вера! Поедем, Вера! Я возьму отпуск.
- В деревню я не хочу.
- Поговори тогда в своем Союзе Писателей. Хочешь, я туда сам схожу, поговорю. Может быть тебе дадут путевку в санаторий, в Дом Отдыха. У вас, у писателей, даже тут в Переделкино рядом есть какой-то дом отдыха.
- Да кто мне даст путевку, Саша? Ты же знаешь, я не литературный генерал.
- Не имеют права не дать. Вон как хорошо про тебя в газете написали.
- Да кто их читает, эти газеты.
Но газеты читали.
"Зеленая радость" неожиданно произвела фурор. Эту небольшую книжку объемом в два листа перевели на Западе и газеты написали что в Советском Союзе появился первый модернист.
- И единственный! - зло сказала Вероника, прочитав "Литературную Газету".
Книги, как всем хорошо известно, чаще всего читают молодые девушки. Так было всегда во все эпохи. Так было и во времена поэтов Пушкина и Державина. Так было и в золотом предвоенном 1914 году, летом, перед самым началом Первой мировой войны, когда люди еще не подозревали и не догадывались что скоро начнется война. И девушки в тот год читали летом книжки на дачах: в саду на скамейке и на веранде. Молодые девушки и дамы составляют 80% читателей романов. Правда они не всегда дочитывают их до конца: потому что пришел Иван и читать уже некогда.
Поэтому неудивительно, что Вероника Тушнова, женщина-писатель, с ее глубоким знанием женской жизни и души вскоре стала самым популярным автором.
Журналы заполнились именем Вероники Тушновой. Ее имя склоняли на каждом углу, во всех обзорах и на всех заседаниях. Критики набросились на нее, как псы на серну.
Вдруг оказалось, что она единственная, кем всегда интересуется публика, кого можно всегда ругать, принимать, или не принимать, любить и восхищаться. Какой бы вопрос современности не поднимался, все опять упиралось в ее имя.
Вероника стала получать из секретариата Союза Писателей приглашения на всевозможные форумы и во всевозможные комиссии. На любом крупном культурном мероприятии она должна была обязательно присутствовать или показаться хоть на минуту. В Министерстве Культуры для нее держали специальную машину. То же самое было в Союзе Писателей. Было известно, что она нигде не задержится ни на одну лишнюю минуту.
Особенно полюбили ее вдовы умерших писателей. Иногда ей казалось, что она только для того и родилась, чтобы выступать на похоронах. То и дело она поднимала трубку и слышала хорошо знакомую фразу: " Николай Иванович Вас так любил!.. Или Петр Николаевич..."
Но ее здоровье подтачивалось. Она худела на глазах. В ее взоре появилось что-то такое, от чего иногда вздрагивал какой-нибудь писатель.
- Знаете, - говорил редактор одного печально знаменитого журнала, - она нас всех считает за идиотов. Обратите внимание, как она смотрит на вас, когда слушает. Знаете, что она думает при этом?.. Ведь ей абсолютно на вас наплевать. Она никогда не читает критики о своих вещах. Ее это не интересует.
И это была правда. Критики о себе Вероника никогда не читала. Она считала, что критикой читатели не интересуются, а кроме читателей чье-то иное мнение ей было безразлично.
Одному критику она сказала:
- Как не плюй на бороду писателя Некрасова, сам весь в соплях и останешься.
Между тем ее здоровье падало. Она побледнела и синие круги уже не расходились под ее глазами.
Осенью ей выделили дачу в Переделкино. Это был большой двухэтажный особняк. В нем было слишком много места для двух человек. Первый этаж этого особняка занимала вдовствующая супруга почившего литератора, намеревающаяся устроить там литературный музей.
Зиму Вера провела в Ялте. Ей было плохо. Врачи не могли установить точного диагноза.
Она сменила квартиру, перебравшись в старый центр Москвы.
В старом дореволюционном доме на пятом этаже, в каменном фонаре, располагался теперь ее кабинет. Внизу поселился какой-то сумасшедший художник, легендарный модернист, в молодости делавший, как говорят, гениальные картины.
Уже давно его работ никто не видел, потому что он ничего не писал, а только скитался по Москве. И от былого благополучия и всесветной известности у него осталась небольшая комната в старом доме да потертое пальто. И все его работы уже уплыли на пароходах в Америку.
И часто Веронику кто-то под аркой хватал за рукав пальто, и хриплый голос среди стекол от разбитых бутылок и окурков кричал:
- А я творческую пишу сейчас, творческую! Вероника, Верочка, Тушнова! Творческую!
Она отталкивалась рукой от дикого видения, от этого старого человека, который неизвестно на что жил и чем занимался, кажется даже собирал по помойкам бутылки.
- А приходите ко мне, Верочка, Вера! Я вас нарисую! Портретик, Вера, портрет! Творческая работа, Вера, творческая!
Она засовывала ему в руку трояк или рубль, что оказывалось в кошельке, и брезгливо убегала. И долго еще маячила за ней серая сутулая фигура, размахивающая руками.
8
Как-то вечером она сидела за работой. Вдруг ей пришла необычная мысль.
Она долго и со все возраставшим изумлением смотрела на авторучку. "И как это я раньше об этом не подумала?" - сказала она себе.
Она подошла к этажерке и взяла флакон с красными чернилами, которыми писала. Флакон был почти полон.
- Странно!
Она подозвала мужа, вышедшего к ней из кухни.
- Ты ничего не делал в кабинете? Не покупал когда-нибудь красные чернила? Не ставил их на полку?
- Что ты, Вера. Ты же знаешь, я никогда ничего не трогаю в твоем кабинете, - сказал испуганный муж, который теперь подходил к жене так же осторожно, как осторожно проходит прохожий под Пизанской башней.
- Странно, очень странно! - повторяла она, с недоуменим и страхом глядя на авторучку.
"Как она может так долго писать? - спрашивала она себя, - Ведь я ее почти никогда не заполняю."
Она вспомнила, что уже давно не заполняла. В эту минуту черт на конце авторучки вдруг мгновенно высунул свой маленький красный язычек и резко и больно укусил ее мелкими зубами за палец.