— Я мог бы предоставить тебе еще больше времени для встреч с дочерью, — тихо добавил он. — Но для этого ты должна выполнить еще одно условие. — Рикардо выдержал многозначительную паузу. — Ты не будешь видеться с Кристофером Паже вне работы. Если это трудно, можешь подыскать другую работу.

Терри почувствовала, что задыхается, и хотела было открыть дверь, но Рики схватил ее за руку.

— Через десять дней нам назначена встреча в примирительной камере[2]. — Теперь он говорил более просто и доверительно. — Может быть, нам удастся решить с опекунством без суда. Терри, тебе достаточно подписать бумаги, и нам не придется проходить через весь этот ад.

Он обращался к ней так, словно она уже на все согласилась. За пять лет, прожитых с Терезой, Рикардо Ариас привык, что всегда может сломить ее. Он взял ладонь жены в свою и заглянул ей в глаза с неожиданной теплотой.

— Тер, или он или я. Прошу, откажись от него, хорошо? — Он сильнее стиснул ее руку. — Может быть, тогда у нас появится еще один шанс.

Терри распахнула дверь.

— Наш единственный шанс, — медленно произнесла она, — заключался в том, чтобы я никогда не прозревала, дабы не увидеть тебя в твоем подлинном свете. И в каком-то смысле мне даже жаль, что я упустила этот шанс.

Она вышла из машины и намеренно плавно закрыла за собой дверь.

Когда Терри, по-прежнему сжимая в руке документы о разводе, вошла в дом матери, Елена поджидала ее.

— Ты ходила мириться с папой? — спросила девочка.

— Я видела твоего папу. — Терри положила бумаги на каминную полку в гостиной. Она не хотела, чтобы дочь заметила свое имя, напечатанное там.

— Папа все еще расстроен? — Терри не ответила, и Елена прошла за ней к камину. — О чем вы говорили?

— Так, разные взрослые дела. — Она опустилась на колени и обняла дочь. У Елены были глаза отца, только тревога и неуверенность, которые прочла в них Тереза, шли из глубины чистого детского сердца.

— Ты была добра с ним? — продолжала расспрашивать девочка. — Вы собираетесь снова жить вместе?

Терри инстинктивно отвела от девочки взгляд и посмотрела в коридор, откуда за ними наблюдала ее мать, глаза у которой были такие же темные и исполненные печали, как и у Елены. Терри снова взглянула на дочь, мучительно подбирая слова, предназначенные ей одной.

— Я понимаю, как тебе нелегко, душа моя, и я знаю — ты бы хотела, чтобы мы с папой не расставались. — Казалось, в глазах девочки сверкнула надежда. Терри осторожно продолжала: — Елена, мы с папой оба любим тебя и всегда будем любить. Но мы больше не любим друг друга, а я совсем не хочу, что ты когда-нибудь видела наши ссоры.

Девочка на мгновение оцепенела, а потом начала плакать, и все ее тело сотрясалось от сдавленных рыданий. Тереза привлекла дочь к себе и услышала, как та произнесла сквозь слезы:

— Я помогу вам. Я поговорю с папой.

Терри подняла глаза на Розу. Казалось, обе они в этот момент с одинаковой ясностью вспомнили тот вечер, когда много лет назад в этой же самой гостиной Терри стояла между отцом и матерью, умоляя прекратить ссору. Теперь вот Елена…

— Тебе ни к чему об этом беспокоиться. — Тереза старалась говорить твердо. — Не детское это занятие устраивать взрослые дела, и тебе не стоит переживать из-за нас. Это нам с папой следует заботиться о тебе.

— Но ты не можешь заботиться обо мне. — Елена отпрянула, в ее голосе звучало негодование ребенка, которому заведомо говорят неправду.

Терри насторожилась.

— Кто это тебе сказал?

— Папа. — Девочка выпрямилась. Терри показалось, что она по-детски гордится своей причастностью к миру взрослых. — Он говорит, что я стану помогать ему по хозяйству, а когда подрасту, буду даже готовить ему ужин. Когда мне исполнится семь или восемь.

«Проклятый выродок!» — едва не вырвалось у Терри.

— Мы с папой еще не решили, с кем ты будешь жить. — Она старалась говорить ровно. — Но в любом случае ты будешь видеть нас обоих. Потому что мы оба очень любим тебя.

На глазах у Терри дочка, забыв о своей роли взрослой барышни, снова стала перепуганным ребенком, дав волю слезам.

— Тогда почему ты не можешь любить папу? — В глазах девочки была мольба. — Папа хороший. Если бы не Крис, вы бы снова стали друзьями.

— Ты что, говорила с папой обо всем этом? — недоумевая, спросила ее Тереза.

Елена кивнула в ответ.

— Да, когда ходили ужинать в ресторан вдвоем. В «Ла-Кантину» — это мое любимое место, — призналась дочь.

Терри никогда не была в «Ла-Кантине». Она рассеянно подумала, когда же этот ресторан успел стать любимым местом Елены. Потом ее осенило: Рики водил туда дочь в те самые вечера, когда она занималась делом Карелли. Вслед за этой догадкой Терри с глубокой грустью констатировала про себя, что ни суд, ни даже собственная дочь никогда не поймут главного. Ее одержимость работой вовсе не результат того, что она как женщина пожертвовала семьей ради карьеры, просто ей как матери муж не оставил другого выбора.

Тереза смахнула волосы со лба девочки.

— Душенька, я понимаю, что тебе сейчас грустно. Но ты не должна бояться. Я постараюсь, чтобы все было хорошо.

Елена пристально смотрела на мать, словно совершая внутреннее усилие, чтобы поверить ее словам.

Подошла Роза и, коснувшись ее плеча, сказала:

— Пойдем наверх, моя кроха, в старую мамину комнату. Я приготовила тебе альбом для раскрашивания. Раскрась для меня какую-нибудь картинку, а я повешу ее на холодильник.

Елена колебалась в нерешительности. Наконец, отдав предпочтение миру детства, отправилась с Розой искать свои карандаши.

Терри сидела на диване, взгляд ее рассеянно скользил по старому дому, где она выросла. Небольшая квадратная гостиная с низком потолком; еще меньше была столовая, где Тереза и ее младшие сестры обычно сидели и разговаривали с матерью, украдкой наблюдая за тем, чем был занят отец; в глубине темная лестница, ведущая в спальные комнаты. Все было прежним и в то же время другим. После смерти отца Терри и Роза перекрасили стены в доме. Они не обсуждали, зачем это делают, — они вообще избегали говорить об отце. Просто выбрали краску бледно-желтого цвета, который терпеть не мог Рамон Перальта.

Были и другие перемены. Из дома исчезли вещи отца: католическое распятие, семейная фотография, которую он заказал как-то в период просветления между запоями. На снимке Рамон (с натянутой улыбкой, в новом костюме, который никогда больше не надевал) был запечатлен в кругу жены и дочерей. Отец повесил фотографию на стену, как будто втайне надеялся, что эта картинная идиллия станет реальностью. Терри сама сняла ее и молча протянула матери. Больше этого снимка она не видела.

Прошло уже шестнадцать лет, как отца не стало. И все же, попадая в этот дом, Тереза всегда испытывала безотчетный, как в детстве, страх — не совершила ли она нечто такое, что могло бы прогневать его? Казалось, сама тишина напоминает ей о временах, когда она не могла пригласить домой школьных друзей, когда о некоторых вещах они с сестрами не смели упоминать за пределами дома (например, о звонких оплеухах, которые отец отпускал их матери).

От размышлений Терри отвлек звук шагов по лестнице.

Роза прошла через гостиную и присела рядом с дочерью, скрестив руки на груди. Терри подумала, что в какой-то период ее мать утратила привычку улыбаться: ее лицо было проникнуто печалью, напоминая полотна Веласкеса. Но, к счастью, она сохранила живое чувство юмора и оставалась привлекательной женщиной с завораживающим взглядом зеленовато-карих глаз, мягким очертанием рта и правильным овалом лица. Терри знала, что она похожа на свою мать, хотя никогда не считала себя такой же красивой. И сейчас, как всегда, иссиня-черные волосы Розы были гладко зачесаны назад, аккуратно нанесен макияж. Она тщательно следила за собой, это поднимало ее в собственных глазах.