У девушки задрожали губы.

— Семьдесят миль! — пробормотала она. — Не близко! Никогда больше я тебя не увижу!

И правда, семьдесят миль — непреодолимое расстояние для купидонова магнита: ведь в Кестербридже, как и в прочих местах, юноши вели себя так, как ведут себя юноши всегда и всюду.

— Ах, нет, нет… не увижу, — повторила она, когда он сжал ее руку в своих и повернулась лицом к дому Люсетты, чтобы скрыть слезы.

Фермер сказал, что дает молодому человеку полчаса на размышления, и, расставшись с удрученной парочкой, ушел.

Люсетта взглянула на Фарфрэ полными слез глазами. К ее удивлению, его глаза тоже увлажнились.

— Как это жестоко! — проговорила она с чувством. — Нельзя так разлучать влюбленных! Если бы это зависело от меня, я бы всем людям позволила жить и любить, как им хочется!

— Быть может, мне удастся устроить так, чтобы они не разлучались, — сказал Фарфрэ. — Мне нужен молодой возчик; и я, пожалуй, найму и старика в придачу… да, найму — он запросит немного и на что-нибудь да пригодится.

— О, какой вы добрый! — воскликнула она в восторге. — Пойдите поговорите с ними и дайте мне знать, если все устроится!

Фарфрэ вышел, и она видела, как он заговорил с влюбленными и стариком. У всех троих засияли глаза, и вскоре сделка была заключена. Фарфрэ вернулся к Люсетте, как только переговоры успешно закончились.

— Вы поступили великодушно, — сказала Люсетта. — Что касается меня, я позволю всем моим слугам иметь возлюбленных, если им захочется! И вы последуйте моему примеру!

Фарфрэ сразу стал серьезным и слегка покачал головой.

— Я вынужден быть построже, — сказал он.

— Почему?

— Вы… вы богаты; а я — торговец зерном и сеном, пока еще только пробивающий себе дорогу.

— Но я очень честолюбивая женщина.

— Видите ли, я не могу хорошенько объяснить все это. Я не умею говорить с дамами, все равно, честолюбивы они или нет; совсем не умею, — проговорил Доналд серьезным тоном, словно сожалея, что не умеет. — Я стараюсь быть вежливым… и только!

— Я вижу, вы такой, каким себя рисуете, — заметила она, явно беря над ним верх в этом обмене излияниями.

Смущенный ее проницательностью, Фарфрэ снова повернулся к окну и устремил глаза на кишевшую народом ярмарку.

Два фермера, встретившись, пожали друг другу руки и остановились под самым окном; слова их были слышны так же отчетливо, как слова влюбленных.

— Вы не видели молодого мистера Фарфрэ нынче утром? — спросил один фермер. — Он обещал встретиться со мной здесь ровно в двенадцать, и я уже несколько раз прошелся по ярмарке, но его нигде не видно, хотя обычно он — хозяин своего слова.

— А я и позабыл об этом свидании, — пробормотал Фарфрэ.

— Значит, вам придется уйти? — спросила Люсетта.

— Да, — ответил Доналд. Но не двинулся с места.

— Идите, идите, — посоветовала она, — а не то потеряете клиента.

— Слушайте, мисс Темплмэн, вы заставите меня рассердиться, — воскликнул Фарфрэ.

— Ну так не ходите, посидите еще немного.

Фарфрэ, волнуясь, наблюдал за искавшим его фермером, — тот уже направился в ту сторону, где стоял Хенчард, а это не сулило ничего хорошего; он повернулся и посмотрел на Люсетту.

— Мне хочется остаться, но, к сожалению, надо идти! — проговорил он. — Нельзя же бросать дела, ведь правда?

— Ни на минуту.

— Это верно. Я зайду в другой раз… вы разрешите, сударыня?

— Конечно, — сказала она. — Как все это странно — го, что сегодня у нас получилось.

— Есть о чем подумать, когда мы останемся одни, не правда ли?

— Ну, не знаю! В сущности, в этом не было ничего особенного.

— Нет, я бы так не сказал. О нет!

— Так или иначе, теперь это уже позади, а рынок зовет вас и требует, чтобы вы ушли.

— Да, да. Рынок… дела! Желал бы я, чтобы на свете не было никаких дел!

Люсетта чуть не рассмеялась, да она и рассмеялась бы, если бы не испытывала легкого волнения.

— Как вы изменчивы! — сказала она. — Нехорошо так быстро меняться.

— Раньше у меня подобных желаний и в мыслях не было, — глядя на нее, проговорил шотландец: казалось, он, простодушно стыдясь своей слабости, извиняется за нее. — Это только с тех пор, как я пришел сюда и увидел вас!

— Если так, не смотрите на меня больше никогда. О господи, я чувствую, что я вас совсем сбила с пути истинного!

— Но смотрю я или не смотрю, все равно я буду вас видеть мысленно. Итак, я ухожу… благодарю вас за приятную беседу.

— А я благодарю вас за то, что вы посидели со мной.

— Может быть, там, на улице, я через несколько минут снова смогу думать о рынке, — пробормотал он. — Но не знаю… не знаю!

Когда он уже был у двери, Люсетта сказала в волнении:

— Со временем вы, вероятно, услышите, как обо мне будут говорить в Кестербридже. Если вам скажут, что я кокетка, а это могут сказать, придравшись к некоторым событиям из моего прошлого, не верьте, потому что это неправда.

— Клянусь, что не поверю! — пылко уверил он ее.

Вот как обстояло дело с этими двумя. Она очаровала молодого человека, и сердце его переполнилось чувством к ней, а он пробудил в Люсетте глубокую симпатию, потому что дал ей возможность по-новому заполнить ее праздность. Почему так случилось? Сами они не могли бы этого объяснить.

В юности Люсетта и смотреть бы не стала на купца. Но ее взлеты и падения, а в особенности ее неосторожное поведение на Джерси, когда она познакомилась с Хенчардом, так на нее повлияли, что она перестала обращать внимание на общественное положение людей. Когда она была бедна, ее оттолкнуло то общество, к которому она принадлежала по рождению, и теперь ей уже не хотелось сближаться с ним. Она тосковала по какому-то пристанищу, где могла бы укрыться и обрести покой. Ей было все равно, мягкое там будет ложе или жесткое, лишь бы было тепло.

Фарфрэ вышел, и не вспомнив о том, что пришел сюда увидеться с Элизабет. Люсетта, сидя у окна, следила за ним глазами, пока он пробивался сквозь толпу фермеров и батраков. Она угадала по его походке, что он чувствует на себе ее взгляд, и сердце ее, тронутое его скромностью, потянулось к нему и склонило на свою сторону разум, твердивший, что не надо позволять Фарфрэ приходить к ней снова. Фарфрэ вошел в торговые ряды, и Люсетта его больше не видела.

Три минуты спустя, когда она уже отошла от окна, раздалось несколько редких, но сильных ударов в парадную дверь, прогремевших по всему дому, и в комнату вошла горничная.

— Пришел мэр, — доложила она.

Люсетта, полулежа, мечтательно разглядывала свои пальцы. Она ответила не сразу, и горничная повторила свои слова, добавив:

— И он говорит, что времени у него мало.

— Вот как! Ну, так скажите ему, что у меня болит голова и лучше мне не задерживать его сегодня.

Горничная ушла передать гостю ее слова, и Люсетта услышала, как захлопнулась дверь.

Люсетта приехала в Кестербридж, чтобы подогреть чувства, которые питал к ней Хенчард. И подогрела их, но уже не радовалась своему успеху.

Теперь она не думала, как утром, что Элизабет-Джейн ей мешает, и не чувствовала острой необходимости отделаться от девушки, чтобы привлечь к себе ее отчима. Когда Элизабет-Джейн вернулась, не ведая, в простоте души, о том, что события приняли иной оборот, Люсетта подошла к ней и проговорила совершенно искренне:

— Как я рада, что вы вернулись. Вы будете жить у меня долго, ведь правда?

Элизабет в роли сторожевой собаки, которая должна отпугивать собственного отца, — это уже была новая идея. И Люсетте она была даже приятна. Все эти дни Хенчард пренебрегал ею, несмотря на то, что тяжко скомпрометировал когда-то. Самое меньшее, что он должен был сделать, когда стал свободным, а она разбогатела, это горячо и быстро откликнуться на ее приглашение.

Волна ее чувств вздымалась, падала, дробилась на мелкие волны, и все это было так неожиданно, что ее обуяли пугающие предчувствия. Вот как прошел для Люсетты этот день.