Люсетта очень волновалась и суетилась, тем самым подтверждая подозрения Хенчарда, но не давая ему веского доказательства их справедливости. Хенчард выходил из себя при мысли о том, в какое дурацкое положение он попал по милости этой женщины. Она упрекала его в том, что он покинул её, когда ее оклеветали; на этом основании она требовала его внимания; жила в ожидании его; при первой возможности явилась с просьбой назвать ее своей и этим исправить ложное положение, в котором она очутилась из-за него, — вот как она себя вела! А теперь он сидит за ее чайным столом, жадно стараясь привлечь ее внимание, и в любовном пылу считает другого пришедшего сюда человека злодеем, — точь-в-точь, как влюбленный дурак мальчишка.

В сгущающихся сумерках оба поклонника Люсетты сидели друг подле друга за столом в напряженных позах, словно на какой-нибудь картине Тосканской школы, изображающей двух учеников Христа за ужином в Эммаусе. Люсетта — третья и главная фигура на этой картине — сидела против них; Элизабет-Джейн, которая не участвовала в игре и не входила в состав этой троицы, издали наблюдала за нею, отмечая долгие паузы в разговоре, когда слышались только позвякивание чайных ложек о чашки, стук каблуков на мостовой под окном, грохот проезжающей тачки или повозки, свист возчика, плеск воды, лившейся в ведра хозяек у городского колодца напротив, голоса окликающих друг друга соседок да скрип коромысел, на которых они уносили вечерний запас воды.

— Скушайте еще хлеба с маслом, — предложила Люсетта, обращаясь к Хенчарду и Фарфрэ одновременно и протягивая им тарелку с длинными ломтиками хлеба, намазанного маслом.

Хенчард взял ломтик за один конец, а Доналд за другой, ибо каждый был уверен, что хозяйка обратилась именно к нему; оба не захотели выпустить ломтика из рук, и он разломился пополам.

— Ах… простите! — воскликнула Люсетта, нервно хихикнув.

Фарфрэ попытался рассмеяться, но он был так влюблен, что это происшествие не могло не показаться ему трагическим.

«Какие они нелепые все трое!» — подумала Элизабет.

Хенчард ушел из этого дома, унося с собой тонну дога док, но ни зерна доказательств того, что его соперник — Фарфрэ, и потому не мог прийти ни к какому выводу. Но для Элизабет-Джейн было ясно как день, что Доналд и Люсетта полюбили друг друга. Не раз Люсетта, как она ни остерегалась, не могла удержаться, и взгляд ее летел в глаза Фарфрэ, словно птичка в свое гнездо. Но Хенчард был не таков, чтобы при вечернем свете заметить подобные мелочи, которые были для него так же неуловимы, как жужжание насекомого для человеческого слуха.

Однако он встревожился. И теперь к явному соперничеству с Доналдом в делах примешалась мысль об их тайном соперничестве в любви. В грубую материю конкуренции вселился воспламеняющий дух.

Распаленный таким образом антагонизм претворился в действие: Хенчард послал за Джаппом, которого отказался нанять в управляющие из-за приезда Фарфрэ Хенчард часто встречал этого человека в городе, видел по его одежде, что он нуждается, слышал, что он живет на Навозной улице — глухой улице на окраине города, где стояли дома-трущобы, хуже которых не было в Кестербридже; и уже по одному этому можно было заключить, что он дошел до такого положения, когда не торгуются.

Джапп явился, когда уже стемнело, прошел через ворота склада во двор и, ощупью пробираясь между соломой и сеном, добрался до конторы, в которой Хенчард сидел один, поджидая его.

— У меня нет десятника, — сказал Хенчард. — Вы теперь на месте?

— Место хуже чем нищенское, сэр.

— Сколько просите?

Джапп назвал сумму, очень умеренную.

— Когда можете приступить к работе?

— Сей же час и сию минуту, сэр, — ответил Джапп.

Он много дней простоял на углах улиц, засунув руки в карманы, — даже плечи его куртки выцвели на солнце и позеленели, как лохмотья огородного пугала, — и, постоянно наблюдая за Хенчардом на рынке, взвесил и досконально изучил его, потому что праздный человек, в силу своей праздности, может узнать занятого человека лучше, чем тот знает самого себя. Было у Джаппа еще одно выгодное преимущество: в Кестербридже он один, кроме самого Хенчарда и неболтливой Элизабет-Джейн, знал, что Люсетта — уроженка Джерси и только временно жила в Бате.

— А я ведь тоже бывал на Джерси, — сказал Джапп. — Жил там, когда вы туда ездили по делам. Да, да… я вас там частенько встречал.

— Вот как? Прекрасно. Значит, решено. С меня достаточно тех рекомендаций, которые вы показали мне, когда приходили наниматься в первый раз.

Хенчарду, вероятно, не пришло в голову, что в нужде характер портится. Джапп сказал: «Благодарю вас» и тверже стал на ногах при мысли о том, что теперь он наконец официально связан с этим домом.

— Вот что, — сказал Хенчард, впиваясь властными глазами в лицо Джаппа, — мне, как крупнейшему в этой округе торговцу зерном и сеном, нужно одно. Необходимо вытеснить с рынка шотландца, который так дерзко забирает в свои руки городскую торговлю. Слышите? Мы с ним не можем ужиться… это ясно и понятно.

— Я все это уже понял, — сказал Джапп.

— Само собой, я имею в виду честную конкуренцию, — продолжал Хенчард. — Но она должна быть такой же беспощадной, изобретательной и непреклонной, как и честной, если не более. Надо бороться с ним за фермерскую клиентуру самыми крайними ценами — так, чтобы стереть его с лица земли… уморить с голоду. Не забудьте, у меня есть капитал, и это в моих силах.

— Я с вами вполне согласен, — заявил новый десятник.

Неприязнь Джаппа к Фарфрэ, некогда отнявшему у него место, помогла ему стать послушным орудием хозяина, но в деловом отношении сделала его самым ненадежным сотрудником, какого только мог себе выбрать Хенчард.

— Я иной раз думаю, — продолжал Джапп, — уж нет ли у него волшебного зеркала — поглядит туда и увидит, как сложится будущий год. До чего ловко это у него выходит — все на свете приносит ему счастье.

— Он до того хитер, что честному человеку его не раскусить; но мы его перехитрим. Будем продавать дешевле, чем он, а покупать дороже и таким манером выкурим его из норы.

Они перешли к обсуждению подробностей будущей кампании против Фарфрэ и расстались поздно.

Элизабет-Джейн случайно услышала, что Джапп нанялся к ее отчиму. Она была так твердо уверена в непригодности Джаппа, что, рискуя рассердить Хенчарда, высказала ему при встрече свои опасения. Но никакого толку из этого не вышло. Хенчард опроверг ее доводы резкой отповедью.

Погода как будто благоприятствовала их кампании против Фарфрэ. В те годы, то есть до того, как конкуренция с другими странами произвела революцию в хлебной торговле, — так же, как и в древнейшие времена, — колебания цен на пшеницу из месяца в месяц зависели исключительно от урожая в самой Англии. Плохой урожай или хотя бы только его перспектива удваивали цены на пшеницу в течение нескольких недель, а надежда на хороший урожай столь же быстро понижала их. Подобно дорогам той эпохи, цены круто поднимались и опускались, и их колебания подчинялись влиянию местных условий без всякой искусственной обработки, выравнивания или нормирования.

Доходы фермера зависели от урожая пшеницы в пределах его фермерского горизонта, а урожай пшеницы зависел от погоды. Так фермер сделался чем-то вроде барометра из плоти и крови с органами чувств, вечно обращенными к небу и ветру. Атмосфера его окрути поглощала все его внимание; к атмосфере в чужих странах он был равнодушен. И для других людей — не фермеров, а просто деревенских жителей — в те времена бог погоды был более важной персоной, чем теперь. Сказать правду, погода так сильно волновала обитателей деревни, что их переживания почти невозможно понять в наши уравновешенные дни. Они готовы были, плача, падать ниц перед несвоевременными дождями и бурями, которые, подобно божеству мщения Аластору, угрожали хозяйствам тех, чьим преступлением была бедность.

Во второй половине лета люди следили за флюгерами, как просители, ожидающие в передних, следят за лакеем. Солнце приводило их в восторг; несильный дождь отрезвлял; несколько недель бурной и дождливой погоды ошеломляли. Если теперь, взглянув на небо, они только хмурятся, в ту эпоху такое небо привело бы их в ужас.