Когда приехали на Остоженку, Друцкой оставил Лейлу в одном из своих покоев, а сам тотчас отправился к матери. Молва опередила его. Через дворню, слуг и камеристку мать раньше, чем к ней явился сын, узнала, что он внезапно и раньше времени вернулся из подмосковного дворца воспитательного дома и не один, а привез с собой девушку, прекрасную собой, привез открыто, среди бела дня.

Мать успела все обдумать и приготовиться раньше, чем явился к ней сын. Он застал ее в жестоком приступе мигрени. Старуха охала и вздыхала, полулежа в удобном кресле. Около нее хлопотала, подавая то соль, то прохладительное питье, молоденькая миловидная камеристка; три хорошеньких горничных помогали камеристке, подавая то одно, то другое.

Друцкой поздоровался с матерью и заговорит нерешительно:

— Матушка, я вижу, вы не совсем здоровы, а мне нужно вам сказать об одном важном предмете…

— Пустое, мой друг. Это обычный приступ моей мигрени. Ох! Не надо было мне кушать парниковых огурцов. Все равно говори, что хочешь. Нынешние дети не щадят родителей. Что же? Ты вчера, наверное, опять проигрался в эту новую игру — как она называется, я все забываю?..

— Штосс, матушка.

— Так, значит, ты проигрался? Мой ангел, тебе пора жениться…

— Нет, матушка, я не играл вчера. Я не собираюсь просить у вас денег.

— О чем же еще может говорить взрослый сын матери, когда она одной ногой стоит на краю могилы?

— Матушка! Не говорите так! Тогда отложим нашу беседу. В конце концов то, что я хочу вам сказать, не имеет большого значения.

— Ну, как же не имеет значения? Ты подъезжаешь к дому в карете с таким грохотом и треском, словно брандмайор, словно ты не знаешь, что моя голова не выдерживает треска колес по мостовой.

— Матушка, по нашей улице все время езда. Вдоль по нашей улице проезжают сотни карет.

— Что же, мой милый, я должна велеть настлать соломы, чтобы все думали: «Ага, старуха Друцкая умирает!..»

— Матушка, я никогда еще не слышал от вас жалоб на шум колес проезжающих.

— Они, мой друг, не скачут и не гремят, как пожарные с своей трубой. Ты прискакал, как брандмайор! Разве комиссия уже кончила свое дело?..

Друцкой указал глазами на камеристку.

— Маша! Оставь нас вдвоем. Уйдете, девушки. Иди, иди. Маша, все равно никакая медицина не может нас излечить от детей! Дети — это неизлечимая болезнь. Особенно взрослые сыновья, которых давно пора женить!

Друцкой улыбнулся на воркотню матери и, когда они остались одни, сказал:

— Я готов жениться, матушка, если только это излечит вашу мигрень!

— Уж не нашел ли ты себе невесту и не от радости ли так скакал?

Друцкой, полагая, что удобный момент настал, рассказал все, что сам знал о Лейле.

— Матушка! Я привез ее сюда!

— Куда сюда? — грозно сдвинув брови, переспросила старуха. — Не хочешь ли ты сказать, что ты ее привез в мой дом?..

— Да, матушка!

Старуха закатила глаза, опрокинулась навзничь и начала судорожно шарить вокруг себя руками…

Стиснув зубы, привычный к подобным происшествиям, сын дал матери понюхать соль, поднес к ее губам стакан с питьем и ждал терпеливо, когда старуха даст понять, что она оправилась от нанесенного ей удара. Отирая глаза бессильной рукой, мать заговорила слабым, умирающим шалотом:

— Что же? Ты хочешь сделать из нее наложницу? Тебе мало моих девушек? Тебе мало цыганок, мало немок из балаганов, ты начинаешь возить в мой дом среди бела дня девок, поротых на конюшне?..

— Матушка! — предостерегающе воскликнут Друцкой.

Княгиня расхохоталась:

— Ах, ты хочешь на ней жениться! Что же, бывали, бывали случае, что женились на крепостных…

— Она не крепостная, матушка… Быть может…

— Что «быть может»? Ничего не может быть! Эти «шпитонки» все думают, что они императорской крови. Стало быть, она так уж хороша, если ты загорелся, как соломенный сноп? Ну что же, покажите ее нам, сударь; посмотрим, какова эта спасенная вами плясунья. Веди ее сейчас ко мне…

Друцкой привел Лейлу к матери. С заученной грацией танцовщицы Лейла упала перед старухой на колени и могла только произнести слабым голосом:

— Спасите.

Друцкая ее молча разглядывала. Женщина, даже кончая жизнь, редко назовет другую женщину красивой, особенно если та действительно выдается красотой. Такова же была и мать Друцкого. Она молчала. А сам Друцкой как-будто только в эту минуту увидел все прелести девушки, вырванной им из-под венца и, неподвижный, очарованный, смотрел на нее сверху вниз.

— Встаньте, милая! — наконец произнесла Друцкая.

Она поймала восхищенный взгляд сына.

— Оставь нас, друг мой, на время, мы поговорим и без тебя лучше поймем друг друга, — предложила старуха сыну.

Он ушел. А когда его через немалое время позвали опять, то он застал Лейлу успокоенной, а мать одетой для выезда. Мать не открыла, а сын не посмел спросить, что она вознамерилась делать с Лейлой и куда собирается ее везти. Друцкой был доволен, что тяжесть его поступка переложена теперь на плечи матери. Он видел из окна, что карета с матерью и Лейлой покатилась вниз по Остоженке к Колымажному двору.

Друцкая велела кучеру ехать по Тверской в генерал-губернаторский дворец.

Дорогой обе женщины не обменялись ни одним словом: старуха ничего не спрашивала, а Лейла не смела сама заговорить. Оставив Лейлу в карете у подъезда генерал-губернаторского дворца, Друцкая вошла в дом и, пробыв там с час, вернулась довольная чем-то, с двумя казенными пакетами в руках, и приказала кучеру ехать на бульвар к дому обер-полицмейстера… Только тут встревоженная Лейла догадалась об участи, ей приготовлением. Когда карета остановилась у ворот обер-полицмейстерской квартиры, Друцкая предложила Лейле выйти и следовать за нею в дом. У дверей стояли два солдата. Выпрыгнув из кареты, Лейла, вместо того чтобы последовать за старухой, подобрала юбки и пустилась бежать вверх по Тверской по тротуару.

— Держите ее! — закричала Друцкая.

Вслед беглянке пустились с криком «держи, держи!» ездовой гусар Друцкой и один из солдат. Лейла их опередила далеко и вот-вот могла скрыться на Тверском шоссе, по которому в обе стороны катились тройки, кареты, шли скрипучие обозы, а на перекрестке у Тверских ворот шел оживленный торг всякой всячиной и толклась кипучая толпа. Видя, что Лейлу не догнать, второй солдат вызвал со двора конника и послал его вслед беглянке. Друцкая ахнула: конник настиг Лейлу, девушка упала от толчка коня наземь и закричала; со всех сторон сбежался народ. Вот Лейлу подняли с земли и, закрутив назад руки, ведут обратно, к дому обер-полицмейстера.

Платье Лейлы разорвано и в пыли. Она что-то иступленно кричит, плюет в лица ведущих ее за руки двух торговцев и тщетно старается вырваться из их крепких лап. Вслед бежит народ. Лейла кричала:

— Я — «царская дочь»! Вы не смеете меня бить. Караул!

Друцкая поспешно передала один казенный пакет жандарму, примолвив:

— Передай, любезный, кому тут написано, да скажи дежурному адъютанту, что мол княгиня Друцкая кланяется генералу, а сама она нездорова…

Старуха забралась в карету и велела ехать домой, чтобы избежать участия в уличном случае. Да и разъяренный вид Лейлы сильно напугал княгиню. Всю дорогу старуха крестилась, приговаривая: «Славу богу, превосходно! Славу богу, отлично»…

Друцкой ожидал возвращения матери с нетерпением. На его немой вопрос, вернувшись, мать ответила:

— Все устроено к лучшему, дружок! Ты можешь больше не волноваться за ее судьбу.

— Где она? Как вы с ней поступили, матушка?..

— Очень просто, дружок. Я взяла в канцелярии генерал-губернатора бумажку и повезла девчонку к обер-полицмейстеру… Та, подлая, догадалась — подобрала подол и без всякого стыда пустилась бежать по бульвару. Ну, да ее тотчас поймали, и уж теперь она, наверно, сидит за решоткой…