Нас распилами ослепили

бревна, – бурые, как эскимо

Пилы кружатся. Пышут пильщики.

Под береткой как вспышки – пыжики.

Через джемперы, как смола,

чуть просвечивают тела.

Здравствуй, утро в морозных дозах!

Словно соты, прозрачны доски.

Может, солнце и сосны – тезки?!

Пахнет музыкой. Пахнет тесом.

А еще почему-то – верфью,

а еще почему-то – ветром,

а еще – почему не знаю –

диалектикою познанья!

Обнаруживайте древесину

под покровом багровой мглы.

Как лучи из-под тучи синей,

бьют

опилки

из-под пилы!

Добирайтесь в вещах до сути.

Пусть ворочается сосна,

словно глиняные сосуды,

солнцем полные дополна.

Пусть корою сосна дремуча,

сердцевина ее светла –

вы терзайте ее и мучайте,

чтобы музыкою была!

Чтобы стала поющей силищей

корабельщиков, скрипачей...

Ленин был

из породы

распиливающих,

обнажающих суть

вещей.

Монолог Мэрлин Монро

Я Мэрлин, Мэрлин.

Я героиня

самоубийства и героина.

Кому горят мои георгины?

С кем телефоны заговорили?

Кто в костюмерной скрипит лосиной?

Невыносимо,

невыносимо, что не влюбиться,

невыносимо без рощ осиновых,

невыносимо самоубийство,

но жить гораздо

невыносимей!

Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерян.

Я помню Мэрлин.

Ее глядели автомобили.

На стометровом киноэкране

в библейском небе,

меж звезд обильных,

над степью с крохотными рекламами

дышала Мэрлин,

ее любили...

Изнемогают, хотят машины.

Невыносимо,

невыносимо

лицом в сиденьях, пропахших псиной!

Невыносимо,

когда насильно,

а добровольно – невыносимей!

Невыносимо прожить не думая,

невыносимо – углубиться.

Где наши планы? Нас будто сдунули,

существованье – самоубийство,

самоубийство – бороться с дрянью,

самоубийство – мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив – невыносимей,

мы убиваем себя карьерой,

деньгами, ножками загорелыми,

ведь нам, актерам,

жить не с потомками,

а режиссеры – одни подонки,

мы наших милых в объятьях душим,

но отпечатываются подушки

на юных лицах, как след от шины,

невыносимо,

ах, мамы, мамы, зачем рождают?

Ведь знала мама – меня раздавят,

о кинозвездвое оледененье,

нам невозможно уединенье,

в метро, в троллейбусе,

в магазине –

«Приветны, вот вы!» – глядят разини,

невыносимо, когда раздеты

во всех афишах, во всех газетах,

забыв, что сердце есть посередке,

в тебя завертывают селедки,

глаза измяты,

лицо разорвано.

(Как страшно вспомнить во

«Франс-Обзервере»

свой снимок с мордой

самоуверенной

на обороте у мертвой Мэрлин!)

Орет продюсер, пирог уписывая:

«Вы просто дуся,

ваш лоб – как бисерный!»

А вам известно, чем пахнет бисер?!

Самоубийством!

Самоубийцы – мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры –

самоубийцы,

самоубийцы,

идет всемирная Хиросима,

невыносимо,

невыносимо все ждать,

чтоб грянуло,

а главное –

необъяснимо невыносимо,

ну, просто руки разят бензином!