«Теперь она начнет играть со мной», — решил я, и Тамарка стала казаться мне неожиданно интересной. Она попросила папироску, закурила, поморщилась от дыма.

— Где ты сегодня бродил? Думала, что не найду тебя.

— Все там же, — ответил я, — а больше с Мамоновой.

— С Медведь-бабой? Интересно. А ты знаешь про нее?.. Нет? Она любит молоденьких, как ты. Да. Тут было одно дело. Приехал сезонник, ничего парень. Она его к себе. На другой день говорит — племянник в гости приехал. Год прожил у нее племянник, ряшку наел, приоделся. Потом укатил. Теперь, говорят, в Южном на «Москвиче» разъезжает… Как тебе правится?

— Серьезно? — быстро спросил я, выходя из игры.

— Серьезно… — медленно пропела она, пытаясь достать бутылку. — Знаешь, сколько она получает?

— Да ведь она лет десять здесь живет и работает…

— А что здесь еще делать?

— И одна…

— Во, одна… Если б только она — одна… Да ну ее! Давай выпьем, и я тебе спою. Ты свойский парень.

Тамарка принялась пить маленькими глотками вино, а я пошел за гитарой. Петька спал, все так же трудно сопя, но уже не хмурясь; он раскраснелся от жары, табачного дыма и запахов еды, распиравших комнату. Петька участвовал в вечеринке. Я подмигнул ему и взял гитару.

Тамарка перебрала струны, глядя бессмысленно в темное окно, повернула голову ко мне и, так же бессмысленно уставившись на меня, запела:

— Ого! Окуджава? — сказал я.

— Чего — джава?

— Песня Окуджавы, говорю?

— Не знаю. Хорошая песня. Не мешай.

Тамарка пела, а я думал о том, что вот как далеко забралась песня: из Москвы на самый край, в самый глухой и тихий уголок, в туман, в июньский холод, в Тамаркину сумбурную душу.

Тамарка пела, я слушал. А потом…

Потом кто-то сильно застучал в дверь. Я встал. Тамарка отбросила гитару, подошла к двери, прислушалась. Из сеней, как из бочки, донеслось:

— Открой!

У Тамарки сжались губы, нахмурились и тут же растерянно округлились глаза.

— Кто? — спросил я ее.

— Да один, ходит за мной…

— Открой.

— Он пьяный.

Я решил, что делать. Встретиться с ним здесь нельзя, драться — еще хуже. Мне нужно выскочить на улицу. Тамарка поняла меня, я кивнул ей почти враждебно, она послушно откинула крючок.

Дверь рванулась в сени, будто ее хотели снять с петель, и вместе с нею я вывалился в темноту, ткнулся во что-то сырое, качнувшееся, увидел серый просвет, раздваивавший сони, выскочил на улицу, позади хлопнула дверь и звякнул крючок.

В сенях послышалась невнятная ругань, загремело ведро. В черном провале двери заворочалась и обозначилась громоздкая фигура парня. Он потоптался у порога, отыскал меня взглядом, пошел. Я следил за каждым его шагом.

Он остановился против меня. Слышно было его жадное, перегарное дыхание. Он клокотал, словно набирался взрывчатой силы, кулаки пошевеливались у самых колен, как подвешенные. Если он ударит меня в голову (пьяные бьют в голову), то я упаду и буду долго валяться. Он испинает меня ногами. Я решил в самый последний миг нырнуть ему под кулак.

— Чужих баб отбивать. Корр-респондент!.. — сказал он хрипло, и даже как-то грустно.

«Она такая же твоя, как и моя», — молча ответил я ему.

— Может, я с ней сплю, — уже без грусти сказал он.

«Ну и спи, — молчал я, — я-то с ней спать не хотел».

— Говори!

«Нечего мне говорить. И тебе надо было сразу бить, а не расхолаживать себя словесами. Теперь ты уже не такой страшный».

— Ну, держи.

«Давай!»

Рука его поднялась и на уровне плеча понеслась к моей голове. Я выждал, нырнул под кулак и отскочил в сторону. Парень повалился вбок, точно кулак потащил его за собой, но устоял; покачавшись, выпрямился, повел плечами, как бы вправляя их, уставился на меня.

— Подожди, — сказал и пошел ко мне. Остановился напротив, ухнул легкими, сжал кулак. — Ну, еще! — и повалился на меня грудью.

Я снова выждал, поднырнул. На этот раз парень, согнувшись, пробежал несколько шагов за своим кулаком, споткнулся и упал, будто его притянула земля. Долго утверждался на ногах, потом отыскивал меня в темноте. Увидел, пыхтя, всхлипывая, пошел ко мне.

И опять повторилось все сначала.

— Постой! — наконец тихо сказал он. — За что ты, а?

Я молчал.

— Давай не будем. Держи пять.

Ладонь у него была широкая, потная и горячая. Он долго держал, мял, пробуя мою руку, требовал:

— Скажи пару слов.

Нехотя оттолкнул, выругался.

Сразу лег спать.