Мы попадаем внутрь в светло-песочное фойе, а затем в элегантную гостиную, Джек зажигает свечи. Я же укладываю себя на девственно-белый ковер на полу.

— Хочешь выпить?

— Неа.

Он идет к полированному бару, зажигает светильники и наливает себе хорошую порцию виски, тут же выпивает ее и направляется к низкой белой кушетке, которая стоит на литых когтистых лапах. Ложится на нее и несколько минут молча смотрит на меня. Я наблюдаю за ним, глядя снизу-вверх, не двигаясь. В его глазах поблескивает пламя от свечи, кожа выглядит такой темной и очень красивой, словно вырезанная из дерева. Я думаю о его члене, имеющем пряный запах. Я хочу взять его в рот, бедра самопроизвольно раздвигаются.

— Иди сюда, — приказывает он.

Я приподнимаюсь на руках и ползу к нему, к его эрекции, он притягивает меня к себе руками. Я опускаю подбородок на белую кушетку между его расставленными ногами. Он нежно проводит по волосам, пропуская их между пальцами. Его руки движутся вниз по моей обнаженной спине, расстегивая небольшую молнию. Платье спадает с плеч.

— Мы цыгане верим в волшебство и в фей обольщения. Люди являются легкой добычей для них. Если они накладывают свои чары обольщения на человека, он становится одержимым и заколдованным. Он никогда не увидит именно то, что на самом деле находится прямо у него перед глазами. Он бродит по миру под кайфом, находясь в клубке похоти, как наркоман, — он очерчивает мои губы своим большим пальцем. — Ты похожа на такую фею. Твои глаза. Ты фея, Лили?

Я медленно отрицательно качаю головой, сердце очень сильно колотиться в груди.

— Это была долгая ночь, — бормочет он, наклоняя голову, чтобы поцеловать меня. Наши губы соприкасаются. Его рот требует от меня полной капитуляции. Я вбираю в себя его бархатный твердый язык с довольным вздохом. Он прав, это была действительно длинная ночь. Слишком длинная. Он поднимает меня за бедра к себе на колени, словно я скользкая безногая рыба. Его губы по-прежнему не отпускают мои, очаровывая, даря тепло и обещание, он укладывает меня на диван, лишая последнего клочка одежды.

Он приподнимает голову, его губы стали темно-красными от моей помады.

— Мы не предохранялись прошлой ночью, — отмечает он.

— Я позаботилась об этом сегодня утром, — шепчу я, глядя в его глубокие глаза, словно в океан во время шторма.

— Я не кончал внутрь женщины с семнадцати лет, — признается он.

— Джек?

Он приподнимает одну элегантную темную бровь.

— Ни один мужчина не кончал в меня никогда, — говорю я ему.

У него появляется румянец, как у завоевателя, испытавшего триумф от своей победы, его взгляд, бродящий по моему телу, светится глубоким удовлетворением собственника. Его восхитительно сильные руки приподнимают мою грудь, заявляя права. Он упивается от одного только факта, что мое тело принадлежит ему. Соски тут же твердеют, у меня по коже расползаются мурашки. Я гляжу на него, как завороженная.

Он тяжело дышит, челюсть сжата, член настолько сильно выпирает из его брюк. Воспоминание его гладкого, обнаженного накаченного тела, прижимающегося ко мне, вызывает неимоверное возбуждение — сильное, одурманивающее. У меня между ног становится мокро и горячо. Я тянусь к его молнии, быстро раскрываю. Он приподнимается. Я наблюдаю, как Джек снимает рубашку, брюки и боксеры. Его кожа светится от бликов свечей.

Он наклоняется к брюкам, пытаясь отыскать в них карман. Я знаю, что он ищет. Я слышу шуршание фольги от презерватива и накрываю его руку своей. Он смотрит на меня.

— Ты уверена?

Я утвердительно киваю.

Брюки выскальзывают из его пальцев, его большая рука опускается мне на живот. Я смотрю на его мужское достоинство с прекрасно сделанным тату, которое гордо выпирает и такое большое. Он раздвигает коленями мои ноги. Медленно пытается вставить головку. с нарисованным яблоком, в меня, но у меня все так болит и опухло после вчерашнего, что возникает такое ощущение, будто я раскололась напополам. Я проглатываю крик боли, глаза расширяются, рот открывается в шокирующей букве «О».

Он замирает.

Моя киска саднит и ужасно болит, но я хватаюсь за его плечи.

— Нет. Не останавливайся, — прошу я.

Он осторожно отстраняется от моего горящего входа.

— Сладкая Лили. Я не могу причинять тебе боль, даже если ты просишь, — выдыхает он. Я испытываю облегчение, но слишком дорогой ценой.

Он перемещается ниже, и опускает свой горячий, влажный рот на мои распухшие, саднящие складочки. Я вздыхаю от удовольствия. Он нежно проходится языком, полностью отдаваясь этому процессу, успокаивая меня. Я снова начинаю трепетать, видя перед глазами звезды, зарываясь пальцами в его блестящие черные волосы и сильнее притягивая его рот к себе.

Я быстро и мощно кончаю, задыхаясь, мои разведенные бедра непроизвольно дрожат. Удовольствие настолько интенсивное, что даже становится мучительным.

Я пытаюсь приподняться. Он опускает ладонь мне на грудь.

— Не двигайся. Ты хорошо смотришься с разведенными ногами и готовой для меня.

— Возьми меня в попку.

И он медленно, осторожно дюйм за дюймом, болезненно продвигается в глубь, никому и никогда я не разрешала делать этого с собой. И чтобы не произошло между нами в дальнейшем, сейчас — это мой подарок ему.

Потом я лежу на его груди и прислушиваюсь к биению его сердца, медленно пульсирующем, но отчетливо слышимым, и этот звук обещает мне безопасность. Он заслуживает большего, чем я могу ему дать. Мое сердце екает от одной только этой мысли. Да, он заслуживает гораздо большего.

Может он слышит, как бьется мое вероломное сердца? Мне не следовало этого затевать. Но слишком поздно что-либо прекращать. Я не смела никогда даже мечтать, что такой мужчина, как он, может меня захотеть. Вдруг я чувствую себя такой одинокой, мне грустно и больно, жгучие слезы наполняют глаза, и я не могу их сдержать, хотя и зажмуриваюсь, но они все равно катятся по щекам. Он гладит меня по волосам, накручивая локоны на пальцы. Я открываю глаза, намочив слезами его грудь. Он замирает и перестает наматывать локоны, берет меня за подбородок и приподнимает мое лицо, чтобы взглянуть мне в глаза.

— Почему?

Я не хочу его расстраивать, мне очень хочется, чтобы ему было хорошо. Я притворюсь еще раз на какое-то время, совсем немного притворюсь.

— Я просто счастлива.

Он внимательно смотрит на меня дольше, чем пара секунд, видно, что хочет что-то сказать, я улыбаюсь и так легко это делаю, так обезоруживающе. Сплошная ложь.

Я обвожу кончиками пальцев крест над его сердцем.

— Когда ты сделал это?

— Когда мне было пятнадцать. Я делал его долго, он состоит из семидесяти семи царапин.

Я поднимаю на него голову с любопытством.

— Как это?

— От Матфея 18:21. «Петр приступил к Иисусу и спросил: «Господь, сколько раз я должен прощать брата моего, если он грешит против меня? До семи ли раз?» Иисус ответил: «Говорю вам, не семь раз, но семьдесят семь раз»». Это мои семьдесят семь раз, Лили, и еще больше. Нет мне больше прощения, только ад ждет меня впереди.

Он не знает, что я в курсе его истории. У меня крутятся мысли о нем, как о пятнадцатилетнем подростке — долговязом, с длинными конечностями, высокомерном для всех, но на самом деле хрупком и сломленном внутри, царапающим свою собственную кожу, вгоняющим чернила и при этом ведущим счет своим грехам, и мне вдруг становится так грустно, что хочется плакать.

Жизнь такая странная штука, такая не справедливая. Что совершили голодающие дети Африки, чтобы заслужить такую участь? Или цыганенок, который встал во главе криминальной группировки в возрасте пятнадцати лет? Я вспоминаю своего брата, приведшего меня к заброшенному птичьему гнезду с разбитой скорлупой внутри, или же делающего стойку на руках на Брайтон Пирсе. Любимый бестолковый Льюк, испекающий блинчики с комками по воскресеньям. У меня в горле образуется ком, я сглатываю, но горло все равно саднит от слез, но я не буду плакать перед ним.