— Я знаю, куда идти, — шёпотом продолжал Ганс. — Я помню, в городе есть один очень хороший коффик.

— Что за коффик?

— Кафе по-русски… Там много сладкого. Мы были два раза с мамой и дедушкой. Если надо, так мы обойдём весь Таллин! Если надо… Устала?

— А знаешь что? В буфете у тёти Милэ тоже много разного сладкого…

Ганс ответил сурово:

— Ты, кажется, хочешь домой? На словах смелая, а на деле — трус!.. Так выходит, по-твоему? Пожалуйста, я не держу тебя, возвращайся!

Но стоило Маше только представить себе, как она одна вернётся на дачу и будет гулять по участку, где нет сегодня даже тёти Милэ, — и она поняла, что не выдержит одиночества. Маша не знала, что означает это большое слово. Она чувствовала его. Одиночество — это значит не будет Ганса.

— А мы найдём дорогу назад? — тихонько спросила Маша. — Может, нам разбросать камешки?

— Ты забываешь, Мария, что мне уже минуло восемь лет! Ты со мною не пропадёшь. Вот, гляди — кошелёк! В случае чего мы доедем назад в трамвае… Мы даже можем, если захочется, съесть по два эскимо или взбитые сливки.

— Он, наверно, ел много взбитых сливок?

— Кто?

— Теневой человек! Племянник!

— Ладно. Меньше слов — больше дела!

Вперёд!.. И только вперёд!

Не стало видно калитки дачи тёти Милэ и розового куста у забора. Далеко ушли. Впереди — дорога и солнце. Позади — дорога и солнце.

Увидев это, Маша вздохнула и даже споткнулась.

— Мария, или ты возьмёшь себя в руки, или я тебя отстраню!.. — сказал Ганс.

Мальчик захлебнулся и не договорил. Лицо его выразило решимость.

Вперёд!.. Вперёд!..

Они шли молча. Плавился под ногами асфальт проезжей дороги. Всё вокруг как будто бы пожелтело от зноя. Ни один человек не пускался в дальнее странствие в этот час. Даже туристы и те купались. Лежали и загорали на берегу.

Вперёд!.. Ни шагу назад!..

По левую руку Ганса и Маши показалась гора. А на горе — дом. А стены дома из чего бы вы думали? Из стекла. И что бы, вы думали, было написано на стеклянном доме? Большими буквами: РЕСТОРАН.

— Первый привал, — сказал Ганс. — В ресторане бывает сладкое. Мы сейчас обследуем. Может быть, тётушка Зубная Боль притаилась там?

— Ладно, — кивнула Маша.

Вверх, всё вверх, вверх… Энергичней, живее.

В свете солнца блестит, горит и сияет здание большого нового ресторана — гордости города. Ресторан весь стеклянный. Стеклянные у него не только стены и потолок, даже внутри решительно всё стеклянное. Сквозь стёкла сияет море. Оно ложится на пол короткими волнами.

В ресторане стоит человек. В белой куртке. Волосы у него длинные, как у женщины.

Ганс останавливается и подозрительно смотрит на человека. Маша толкает Ганса в бок и настороженно говорит:

— Здравствуйте.

— Ага-а-а, — просияв, отвечает им человек, — я догадался! Вам хочется взбитых сливок. Пройдите в соседний зал.

— Сразу предложил нам сладкое. Может, это тётка Зубная Боль?

— Тише! Надо это проверить! — строго говорит Ганс.

Человек в белом провёл их в соседний зал… А в этом зале не было потолка. Потолком было небо. А посредине неба стояло солнце. А на полу, там, где отсветы солнца, — столы. А сбоку от каждого столика был камин! И в каждом камине жарко пылали угли, совершенно так же, как по вечерам в камине в саду у тёти Милэ. Когда Ганс и Маша сели к столу, человек принёс им по огромной порции взбитых сливок.

— Прикажете рассчитаться?

— Прикажем, — ответил Ганс. И достал десятку. Ему её на Новый год подарил папа. Она лежала, красиво сложенная, в кожаном кошельке, который ему подарил дедушка.

— Вы… вы дяденька? Или тётенька? — вежливо осведомилась Маша.

— Чего-о-о?

— Не обижайтесь, пожалуйста, — ответил Ганс. — Волосы у вас длинные… А нам всё это очень важно. Мы… Мы ищем тётушку Зубную Боль!

— А разве бывают такие тётки? — искренне удивился дяденька в белой крахмальной куртке. Он даже вытаращил глаза, покачал головой, тряхнул своими женскими, длинными волосами и захохотал громким басом.

ОН… Не она. По выражению лица это сейчас же сделалось видно. Ганс догадался. Всё же он не какой-нибудь обыкновенный мальчик, он — внук дедушки с острова Саарема.

Глава шестая. На выставке

На той же горе, в большом парке, — куда там участок тёти Милэ! — раскинулись павильоны. У входа — стол. У стола — кассирша. Над ней стеклянные буквы: «Выставка».

— А есть у вас что-нибудь сладкое? — спрашивает Маша.

— Как не быть. У нас изобилие сладкого. Но его даже трогать нельзя, ребята. Предупреждаю. Посмотреть — и всё. Павильон номер пять. Не забудете? Не заблудитесь?

На крышке от шоколадной коробки — бабушка. Она держит в руке чулок. В чулке две блестящие спицы. На крышке от другой коробки — дед. Он держит пивную кружку, в кружке пенится пиво. Пена от пива — серебряная. Бабка с дедкой в костюмах всех цветов радуги — красных, жёлтых, сиреневых. Рядом всё те же коробки, только без крышек, а в них конфеты из шоколада. Каждая шоколадина завёрнута в разноцветные бумажки — фантики.

Поглядишь — и поймёшь, что у каждой из шоколадинок своё выражение шоколадного личика. Каждая говорит своим шоколадным голосом. Они умеют, должно быть, по-всякому разговаривать с любой девочкой, любым мальчиком. Им выковали самые разные шоколадные голоса: квадратные, круглые, продолговатые, гладкие и пупырчатые.

«Я самая красивая на земле шоколадка. В самой пёстрой обёртке. И самая вкусная. Не веришь? Съешь! Я самая лучшая на земле шоколадка, завёрнутая в блестященькую бумагу, она зовётся фольгой. В моей фольге и небо и море! Видали? Вот она я».

Витрина, ещё витрина… Халва, пастила, нуга…

Под стёклами — корзиночки и корзины, сплетённые из лыка и жёлтой бумаги в золотых звёздах. Внутри — красивые, жёлто-белые, сливовые помадки. Каждая помадка одета в платье, усыпанное золотыми точками.

Монеты из шоколада. Клад обернутых в золотую и серебряную фольгу шоколадных больших монет!

Ганс и Маша, крепко взявшись за руки, мечутся туда и сюда. Уже в третий раз они обошли комнату, но не знают, у какой бы им витрины остановиться. Над каждой витриной — лампа. Стекло светло-серое, дымчатое: в него как будто бы впаян дым. Застыл — и не шевелится.

— Что это такое? — шёпотом говорит Маша. Она никогда не видела таких ламп.

Недолго думавши, растопырив толстые пальчики, она выдёргивает руку из руки Ганса, пододвигает стул, вскарабкивается на стул… Низковато… Маша становится на носки, тянет руку всё выше, выше и — дотянулась!.. Осторожно и бережно она гладит дымчатое стекло.

Дотронулась до застывшего дыма разок, другой… Стекло! Настоящее. Живое. Прозрачное. Только внутри будто дым…

«Я не сладкое — я стекло!» — тихонько сказала лампа.

«Ещё бы! Я знаю, — ответила Маша. — До сладкого здесь дотрагиваться нельзя».

«Ты так думаешь?» — удивилась лампа. Удивилась. Обиделась. И упала.

Падая, она тихо запела свою короткую песню: кляк-кляк… И сразу рассыпалась. Осколки лежат у Машиных ног. И всё. Маша даже рот раскрыла.

К ребятам сейчас же подошёл молодой человек в белейшем халате, с синей, очень красивой бляхой. На ней написано: № 5.

— Что это значит, дети? В какое вы меня ставите положение? Я — экскурсовод. Что было бы, если б все, кто приходит на выставку, начали разбивать лампы?

Дети молчат. А что скажешь?.. У их ног и на самом деле осколки разбитой лампы.

И вдруг экскурсовод как будто бы даже пожалел Машу. Она была такой маленькой. Он её поднял на руки и сказал: