На место электрической аварии сейчас же выехали два монтера: монтер Искра — папа Тарасика и монтер Рахматулин — папин напарник.

Их третий товарищ — мастер-электротехник Андреев — остался дежурить в «Госэнерго» для того, чтобы отвечать на телефонные звонки и глядеть на карту — не зажжется ли на ней другой зеленый огонек, не случится ли в районе еще какой-нибудь аварии с электрическим светом.

Машина «Госэнерго» — маленький, неказистый автобус — быстро летела по городу.

В автобусе сидели два монтера — папа Тарасика, папин товарищ Ахмед Рахматулин — и шофер, пожилой, надутый и небритый человек.

Все молчали. Каждый был занят своими мыслями.

Автобус ехал по длинным, центральным городским улицам, сворачивал в переулки, подпрыгивал, вздрагивал на камнях и опять выезжал на гладкие широкие магистрали.

Два молодых монтера и старый шофер у руля задумались.

…Зажжем наш потайной фонарь (ведь он умеет освещать все на свете, даже то, о чем думает человек).

Монтер Рахматулин — он тоже был студентом-заочником электротехнического института — воображал, как хорошо он сдаст экзамен, как удивится и даже ахнет профессор и сейчас же поставит ему пятерку в зачетную книжку.

Рахматулину пошел двадцать первый год. Он был черноволосый, приземистый, любил музыку и умел хорошо свистеть.

И вот он сидел в автобусе и воображал, как выступит на институтском вечере.

Кто-то скажет:

— Студент-заочник второго курса Ахмед Рахматулин. Художественный свист.

Он выйдет вперед, раскланяется — такой молодой, красивый… Выйдет и засвистит.

И Рахматулин на самом деле вдруг взял да и засвистел.

Он свистел, как зяблик. Нет! Он свистал, как соловей.

В приоткрытое окошко кузова летящего вперед автобуса рвался ветер. Ветер поднял дыбом хохолок на лбу молодого монтера.

— Петух! Ну чистый петух… Петух и есть… — оглянувшись, сказал шофер. (Он сегодня не выспался и был сердитый.)

Но Рахматулин свистел до того красиво, что в конце концов размечтался и сам шофер, сидевший у баранки.

Он думал вот что:

«А может, оно ничего, что мне выделили садовый участок далеко от города?.. Может, все-таки не надо было отказываться?.. Видать, я того… Я немного погорячился.

Можно было бы взять коллективного сторожа. Это раз. Хорошо бы такой подобрать участок, чтобы был поблизости от водопровода…

На зиму будет свое варенье… Ну и там повидло, конечно, моченые яблоки…

Хороши моченые яблоки! Опять-таки можно, пожалуй, заготовить черной смородины… Витамины!»

Шофер глубоко и сладко вздохнул, а другой шофер, проезжавший мимо, крикнул ему:

— Эй ты, папаша!.. Потише на поворотах.

Шофер, который выехал из-за угла навстречу нашему размечтавшемуся шоферу, должно быть, не знал, какая бывает людям большая польза от витаминов.

…Но давайте же наконец подслушаем, о чем думал папа Тарасика.

Он сидел у окошка. На ледяном стекле папа вывел какую-то букву. Это была хорошая буква.

За окном автобуса ярко светило солнышко, которое начинается с этой буквы. Там был снег, который разгребали дворники. Снег начинался на эту букву. Навстречу папе Тарасика бежал район, за который он отвечал. А свет — хоть солнечный, хоть электрический — начинается с этой буквы.

…Если оказать по правде, то папа Тарасика написал сперва на обледенелом окошке целое слово — «Соня» (Соней звали маму Тарасика).

Но потом он покосился на Рахматулина, испугался, что тот подсмотрит, стер слово «Соня», опять дыхнул на стекло и написал на нем «С» (всего лишь первую букву имени мамы Тарасика).

Эта буква была похожа на кренделек. Он глядел на нее, с опаской косился в сторону Рахматулина, щурился и вздыхал.

А за окном автобуса все было такое белое…

Не одна какая-нибудь снежинка лежала перед глазами папы Тарасика, а целое большое белое царство.

Снег, снег, снег… Он блещет и светится. Может быть, там, глубоко под землей, зажегся волшебный огонь и от него засиял снег?.. Нет. Это блещет свет в сощуренных глазах папы.

…«С! Милая, милая буква С. Милая, дорогая Соня!» — глядя в окошко автобуса, думал папа Тарасика и сочинял то письмо, которое никогда на свете не написал бы на самом деле.

«Буква С, ты уехала на Дальний Восток и оставила нас с Тарасиком, потому что мы были неблагодарные. Ты на нас стирала и штопала и стряпала нам котлеты. И мы ели эти котлеты и забывали сказать спасибо.

А ведь ты, как и я, была студенткой-заочницей. Ты хотела выучиться, чтобы писать в газеты. Ты хотела работать.

А мы с Тарасиком ели эти котлеты и забывали сказать спасибо.

И вот ты уехала на практику.

А нам без тебя нет никакого покоя и уважения, и мы погибаем и пропадаем. И мы погибнем. И чтобы я сквозь землю провалился, если съем когда-нибудь хоть одну котлету. И я согласен ходить всю жизнь в дырявых носках, только бы ты была рядом, Соня.

Буква С!.. (Я люблю, люблю эту букву, Соня, хотя забывал тебе, между прочим, об этом сказать…)

И вот ты уехала. Детский сад сейчас же закрыли на карантин. Но мы терпеливы. И мы молчим. И мы мужественны потому, что мы оба мужчины.

…А позавчера Тарасик чуть не свалился со шкафа. А вчера наша кошка сожрала все молоко Тарасика.

…А сегодня Тарасика чуть не забрали в милицию.

И кто его знает, когда я вернусь домой нынче вечером, застану ли я его целым и невредимым. И пусть бы он весь облился чернилами. И пусть бы плюнул на голову из окошка нашему управдому — только бы я застал его целым и невредимым!..

Буква С! Милая, дорогая буква! Если наш Тарас свернет себе голову, как я тебе посмотрю в глаза?..

…А сегодня я опоздал на работу. И я провалюсь на экзаменах. И даже ночью он говорит, что у шкафа ножки, как у тетеньки, а не у дяденьки, чтобы мне было еще тяжелей.

Соня!

Слово «счастье» начинается с буквы С. Слово «сын» начинается тоже с этой красивой буквы. И не надо мне никаких котлет, и не надо мне чистой рубахи, и не надо мне никаких супов, лишь бы ты…»

— Приехали! — сказал шофер и затормозил.

Папа Тарасика перестал сочинять письмо и ринулся к выходу. Мужественно и бодро он соскочил с подножки автобуса.

Он был мужчиной и по этой причине так мужественно соскочил с подножки.

Машина останавливается у свежевыкрашенной зеленой двери.

Рысью выбегают монтеры из машины, спрыгнув с ее высокой подножки. Они бегут вперед.

В погасших коридорах поликлиники, около рентгеновского кабинета, сидят сердитые больные.

Над рентгеновским кабинетом не горит больше надпись: «Вход воспрещен».

Она погасла. Загубило ее «Госэнерго»!

Больные косятся на мчащихся вперед монтеров. Это они, монтеры из «Госэнерго», виноваты в том, что нельзя немедленно просветить себе легкие, сделать рентген желудка, зуба, печени.

Больше того!.. Эти два молодых и вертлявых парня, они и только они, виноваты в том, что у людей болят зубы, желудки и сердца. Им-то что?! У них ничего не болит. Глядите, как бодро шагают по коридору.

— Безобразие! — говорят больные.

Заслышав суетню и бег, выплывает из рентгеновского кабинета молодой толстый врач.

Он разводит руками и говорит монтерам, покачивая головой:

— Как же так, товарищи! Вы срываете нашу работу.

— Ага! — подслушав, подхватывают больные. — Опомнились. Прибыли. Им бы песни петь, а не свет чинить!

— Кому?

— А вон кому. Вот они, оглашенные. Бегут. Спохватились, голубчики.

Навстречу монтерам выходит заведующий в белом халате.

— Что ж, — говорит он им, — я снимаю с себя ответственность. Нехорошо, ребята. Вы нас подводите.

— Ну и ну! — покачивая головами, вздыхают больные.

И право, можно подумать, что в поликлинике каждый час гаснет свет, что «Госэнерго» назло больным и врачам что ни день устраивает происшествия и аварии.

Но разве бывает такое, чтобы в жизни дома, завода, школы и поликлиники никогда не погас бы свет?..

Разве бывает так, чтобы с кем-нибудь или с чем-нибудь никогда не случалось аварии?