Но была одна область деятельности развитых рабочих союзов, особенно английских, где вопросы организации производства стояли все время неотступно. Это – область трудового нормирования. Английские рабочие союзы в вопросах нормирования должны были дискутировать с предпринимателями вопросы техники и ее рационализации. В этом отношении было много парадоксальных положений: нередко рабочие союзы в интересах данной группы данного времени должны были защищать техническую ретроградность, но нередко они становились новаторами организации производства (рудокопы).

Первые серьезные опыты введения научной организации на Западе и Америке относятся к первому и второму десятилетию XIX века. Эти опыты были скандальны по своей методологической грубости и вызвали бурю негодования в рабочей среде. И все же это не помешало рабочим организациям обнаружить серьезный интерес к системе. Не только солидные европейские союзы, но даже слабые французские синдикаты (статья Мерейма в «Рабочей Жизни») дали всесторонний анализ системы. Английская, американская и германская печать дали целые серии аналогичных статей. Наиболее взбудораживающим моментом новой организации был хронометраж, проводившийся капральским способом; он заслонил многое в системе, что было практически приемлемо для рабочей массы и что уже проводилось в рассыпанном, не систематизированном виде. Хронометраж создал в рабочих массах паническое настроение и все же развернутая система встретила в целом положительное отношение, как производное всей современной техники.

Еще на заре открытого рабочего движения в нашей профессиональной среде обнаружился интерес к организации производства. Он, правда, не выносился на обсуждение в собраниях, но литературное отражение его можно видеть хотя бы в статьях «Металлиста» в 1908–1909 годах в Петрограде.

В 12, 13 годах началось практическое применение научной системы в некоторых петроградских предприятиях. Надо заметить, что Питер уже учел скандальный опыт Запада и подходил к делу значительно мягче, налегая на чисто техническую сторону. И все же рабочая масса и рабочие организации относились к системе резко отрицательно.

Только в те годы на паре заводов начинается борьба за нормы, но борьба неорганизованная, скоро закончившаяся.

Лишь в газетах появилась пара статей с обычным отношением к научной системе, где принималась ее организационно-научная сторона и отвергался хронометраж и все методы непосредственного воздействия на живого работника.

Война дала невиданный пример массового нормализованного производства, разбитого на мельчайшие операции, доходившие даже на режущих инструментах до секунды (не говоря уже о штамповальных машинах).

Громадные заказы, большие прибыли, крупные авансы дали возможность предпринимателям сильно поднять техническое оборудование заводов, и, естественно, что непосредственное воздействие на работника отошло на задний план: работник нормировался и корректировался машиной, а не субъективным надзором. Научная организация производства во время войны косвенно отразилась во всем общественном быте народов, особенно горожан, регламентируя потребление, нормируя даже семейное хозяйство, даже движение пешеходов по улицам… Беспримерный трудовой подъем миллионных масс, рост производственно-технического порядка, при всем страшном истощении работников, произвели на них неизгладимое впечатление. Теперь в Европе не такое время, когда можно было бы с массами так грубо оперировать с хронометром, но теперь там и не такое время, когда массы не ценят самую систему организации труда.

В России, несмотря на более резкое настроение против системы во время войны, однако, не было случаев протеста против самого остова новой организации, хотя и не было со стороны рабочей организации пропаганды за нее.

В период временного правительства и первые годы Советского режима со стороны рабочих организаций наблюдалось или сдержанное, или резко отрицательное отношение к научной системе организации производства. Только у металлистов с первого же момента тарифной работы, еще в 1917 году, обнаружилась тенденция к реформированию производственной организации в предприятиях. Это была лишь тенденция. Тарифная работа в ее непосредственно потребительской области захватывал целиком рабочие массы и союзы. Однако серьезная агитация за нормы выработки в 1917 году с особенной резкостью выдвинула проблему организации производства и научной постановки живого труда. Было открыто произнесено имя Тэйлора. Но союзная масса и значительная часть союзных вождей осталась глуха к производственной агитации.

Одновременно поднимается интерес к научной организации и в среде хозяйственно-регулирующих учреждений. Эти последние, к сожалению, потом отдали всю свою энергию на организацию самих регулирующих центров и все же интерес к системе у хозяйственников оказался прочнее, чем у профессионалистов. Разгадка сдержанного отношения к вопросам организации производства со стороны профессиональных организаций заключается в том, что они подходили к проблеме не через непосредственный производственный опыт, а через тарифно-нормировочную работу; и, понятно, что их производственный интерес все время разрешался потребительскими настроениями массы, которую они обслуживали в своей тарифной деятельности. Очевидно, что союзы должны поставить вопросы организации труда в полнейшей независимости от тарифного аппарата; иначе они запоздают и дело будет проведено хозяйственными организациями.

Всероссийский Центральный Совет Профессиональных Союзов летом 1920 года выдвинул идею организации Научного Института Труда. Характерно, что и здесь инициатива исходила не от производственного, а от тарифного аппарата. Идея организации Института ставилась и отдельными союзами и фатально связывалась с работой тарифных отделов. Звеном, соединяющим тарифную работу с производственной, в союзах является профессиональная квалификация. В тарифной области квалификация связывается с тарификацией (группа и категория и соответствующая ей ставка), в производственном – с местом, которое занимает данная профессия, или ее градация (производственный тип) в предприятии. Чтобы найти наиболее безболезненный перевод тарифно-потребительской работы s технико-производственную, надо так построить систему квалификации, чтобы она только тогда была брошена в тарифную практику, когда будет построена на чисто производственной основе.

С таким настроением создавался Институт Труда, к характеристике которого мы и переходим.

События этих лет вывели нас из границ обычного. Теперь на сцену должны выходить тяжелые факторы, стремительные идеи, исключительные по размаху волевые импульсы. Наша жизнь отмечена свежим варварством, окрыленным полетом механики, невиданным научным задором и лозунгом работы. Слишком много разрушено, разрушено много до безумия, до того, что стерта хронология, но еще больше начато, начато с открытой наивностью и верой. Надо все это принять, принять безоговорочно, принять как эмоционально-политический манифест времени и отдаться водовороту новой эпохи, где генеральной платформой должен быть смелый рационализм.

Революция знает свои приливы и отливы, она знает безудержное геройство, гордый бунт, но и мещанское упоение достижением, провинциальный фельетон своих замыслов. Мы должны разрядить восточный героизм и «кобеднешнее» упоение и дать суровую шеренгу работников неутомимого, рассчитанного ритма. Мы должны быть штабной организацией трудового творчества, отрицателями оседающих на мель кустарей и аборигенов этого дня и звать к величайшему синтезу века. Вобрать в единый рупор голоса умерших веков, дать регентуру научному хору современности, вызвать к жизни пораженные событиями наших годов поколения, привить им беса энергии и включить застывшие моторы истории.